– Бабушка! – раздался душераздирающий крик. – Это правда?!
Леди Агата ворвалась в сторожку и оттащила Бамбера от печи.
– Дитятко, я хотела как лучше. Они все обижали тебя! Джон врал, что ты пересаливаешь суп, Перси тебя ударил, Дик шлялся по бабам… Не родная ты мне, сиротинушка бедная, а дороже кровиночки! – запричитала старуха.
– Но Арчи за что?! – зарыдала леди Агата. – Он же был безобидным поэтом!
– На всякий случай, – смутилась старуха, – помнишь его стихи: «Я в честь твою казню цветы всех стран и всей Вселенной! В крови зелёной будешь ты русалкой вдохновенной!» И что, это нормально? Я уж заранее постаралась. Вдруг потом поздно будет.
Леди Агата со слезами обняла бабушку и повернулась к Бамберу:
– Джеймс, вы же ничего не докажете, правда? Я положу её в частную клинику, клянусь!
Суперинтендант хмуро кивнул.
– Может, зря я Агатушке только лордов загадывала. Хотела ей всё самое лучшее, – произнесла бабка и бросила на Бамбера странный оценивающий взгляд.
Суперинтендант проводил женщин до больницы. Он, конечно, проверил бабкины документы – замусоленный паспорт Нансена, в котором стояло диковинное, как у всех русских, имя Baba Iaga.
Поздним вечером детектив ехал в Лондон. Холодало. Легкий морозец изукрасил лобовое стекло перьями Жар-птицы. Бамбер не знал, что это за птица, но было красиво!
Смелое слово
Он с вызовом посмотрел в раскормленную царскую физиономию. В палатах было жарко натоплено, сквозь разукрашенные морозными узорами оконца пробивался неяркий утренний свет.
– Ты, сударь мой, тиран и деспот! – он сжал руки в кулаки и гордо вздёрнул подбородок. – Посмотри, что стало с твоим царством, государь! Везде упадок и разрушение, народ ропщет. Нет, хуже, народ безмолвствует!
Царь заморгал маленькими поросячьими глазками, насупился.
– Так и до бунта недалеко! Задавил подданных поборами, гуляешь в кабаках с непотребными девками!
Царь гневно мотнул головой и поправил съехавшую было набок корону.
– Сироты и вдовицы приносят тебе последнюю лепту, а ты покупаешь своей третьей, нет, четвертой царице адамантов, перлов да яхонтов премного! Казна твоя опустела, ты аки червь подземный, скрываешься от ростовщиков и взаимодавцев твоих! Царское достоинство своё поганишь и аки жалкий попрошайка…
Тихо ступая мягкими сапогами, в дверь проскользнул главный царский советник.
– Прибыли, государь! – доложил он.
Царь степенно проследовал к трону, сел, расправив богато украшенные одежды, взял в руки державу и скипетр.
В сопровождении толмача вошёл иноземный король – тощий, высокий, смиренный.
– Ишь, притих! – ехидно сказал царь, зная, что умелый толмач переведёт все на язык дипломатии. – Ты, сударь мой, тиран и деспот!
В венецийском зеркале отражались теперь лишь часть стены да сундук со стоящей на нём початой бутылкой фряжского вина.
Праздник на чужбине
Старик молча попыхивал самокруткой, старуха вертела в узловатых пальцах зелёную купюру. Длинноволосый Джон в надетой задом наперёд бейсболке вздохнул и закрыл бумажник.
– Это йест последни прайс!
– По сусекам скребла! – надрывно произнесла бабка и вытерла глаза домотканым полотенцем.
– А кто суп из топора стрескал? Две тарелки. Полнёхоньки, – тихо, но явственно произнес дед, отставной военный. – Мы к нему со всей душой, а он…
Джон колебался. Он думал об ипотеке, о колледже для будущих детей, о захлестнувшем Америку кризисе. Но любовь к русской культуре победила.
– Ол райт, – сказал он и достал ещё одну десятку.
Суровый таможенник проводил высокую тощую фигуру интуриста задумчивым взором. На глаза его набежала скупая мужская слеза. Заметив удивленный взгляд коллеги, офицер взял себя в руки.
– Вывозят народное достояние! – сказал он недобро. – Была б моя воля!
Колобок покидал историческую родину.
В Америке поначалу зажили хорошо. Джон и его жена Мэри сделали у себя в доме «русский уголок». Колобок, опрысканный для сохранности какой-то ядовитой гадостью типа «смерть насекомым», возлежал на вышитом украинском рушнике. Рядом на жостовском подносе красовалась розовощёкая матрешка и лежали вразброс несколько хохломских ложек. Иногда приходили хозяйские друзья, ахали, восхищались. Их дети пытались расчленить матрешку и норовили отщипнуть от Колобка корочку. Но постепенно «русский уголок» потерял прелесть новизны. Колобок заскучал. Он пробовал говорить с матрёшкой, но та молчала, лишь косилась сердито. Она понимала только по-китайски и вообще по многодетности имела много других забот. Рушник с Колобком не разговаривал из принципа, а ложки и поднос оказались контрафактом неизвестного происхождения и бубнили какую-то тарабарщину. Американские тараканы, чёрные и слишком крупные, Колобка избегали. Боялись инсектицида.
«Бежать, бежать», – думал ночами затосковавший Колобок. Ему было очень одиноко.
– Положи в «красный угол», – сказала Мэри Джону. По равнодушию, с которым она это произнесла, Колобку стало ясно, что хозяева потеряли к нему интерес и вот-вот ущемят территориально.
Рядом плюхнулось что-то тяжёлое. Колобок продрал трещинки глаз и окаменел уже не только физически, но и морально. Она была прекрасна. Крутобокая, блестящая, густого жёлтого цвета с легкой кокетливой прозеленью. За время, проведённое на чужбине, Колобок выучил местный язык и после продолжительного ступора осмелился обратиться к незнакомке.
– Вау! – от души воскликнул он.
– Хай, – сказала незнакомка, – я мисс Пампкин, а ты кто?
– Я национальный русский хлеб Колобок, – представился Колобок, – по сусекам скребён, по амбару метён, в печку сажён, на окошке стужён!
– Это с тобой ваша русская мафия сделала? – ужаснулась мисс Пампкин, жертва американской пропаганды.
– Дура ты, тыква! – взыграла в Колобке национальная гордость. – Небось, только и лежала на боку, на солнышке, настоящей жизни не видела!
Тыква обиженно затрещала, но возражать не стала.
«Мужик, что с него взять», – подумала она. И как настоящая леди решила поддержать беседу:
– А меня сюда на праздник пригласили. Хэллоуин называется.
Колобок подпрыгнул в волнении. Прошлым вечером он услышал странный разговор и только теперь понял, что имелось в виду.
– А тыковку очистим, сделаем из мякоти оладьи! – говорила хозяйственная Мэри, вертясь перед мужем в чёрных лохмотьях. Откуда-то, как по волшебству, она извлекла метлу и продолжала говорить, игриво закинув на неё стройную ножку в полосатом чулке: – Я не люблю слишком крупные тыквы, это вульгарно, а вот средних размеров будет в самый раз!
– Отлично, ты чертовски сексуальная ведьмочка! – ухмыльнулся Джон и обнял Мэри за талию. – Я вырежу пасть позубастей, поставлю внутрь свечку! Глаза лучше треугольные, да?
– Да хоть квадратные! – хихикнула Мэри. – Обожаю Хэллоуин!
– Мягко стелют, жёстко спать! – вспомнилась Колобку русская народная мудрость.
Он мог сказать тыкве правду, но к чему это приведёт? Зачем пугать бедняжку?
Тем временем Мэри и Джон вошли в гостиную и направились к «русскому уголку». Колобок решился. Он взглянул в косые глазки соседки-матрёшки, примерился и изо всех сил толкнул её. Сувенир полетел вниз, ещё в воздухе развалившись на части. Освобождённые детишки из низкосортной древесины весело запрыгали по полу.
За окнами бушевало веселье, Мэри и Джон мрачно смотрели телевизор: Мэри – с забинтованной ногой, Джон – с рукой на перевязи. Колобок стоял рядом с тыквой и гордился собой. Матрёшка, поцарапанная, потрескавшаяся, но несломленная, злобно поглядывала на обидчика.
«Пусть хоть один день, пусть Хэллоуин, но наш!» – воскликнул Колобок и игриво ткнул в бок американскую подружку.