— Да. Почти. Понимаете, шеф, мне интересны люди. Что ими движет, к чему они стремятся. Я прожил довольно долгую жизнь, я успел многое понять. Мне так кажется. И я пришел к выводу, что люди, как правило, гораздо лучше понимают, что движет окружающими, чем то, что движет ими самими. Со стороны всегда оказывается виднее. И это относится ко всем, без исключения. Дорого я дал бы, чтобы поглядеть со стороны на самого себя… Может, многих ненужных шагов удалось бы тогда избежать.
— Ну и что же вы видите со стороны во мне, — спросил я как бы против воли. Но не совсем против — мне вдруг почему-то стало это интересно. Хотя, в отличие от Раджкара, я давно уже потерял какой-то особый интерес к людям. И к себе самому в том числе.
— Вы действительно хотите узнать это?
— Да, — ответил я почти равнодушным тоном. Его дело — говорить или нет.
— Ну что ж, извольте. Если вы действительно хотите… Я вижу в вас, шеф, жертву довольно большого заблуждения. Не знаю, как бы поточнее сформулировать… Ну, в общем, вы, да и не вы один, вбили себе в голову, что можно остаться чистым, если то, что вам приходится делать, вы делаете лишь под принуждением. Сердцем вы понимаете, что это все не так, но разум нашел объяснение, способ выживания, что ли… Вот так примерно.
Я с минуту помолчал, переваривая сказанное. Зря я пошел на этот разговор — но теперь уж деваться было некуда.
— Вы считаете, что это заблуждение?
— Как и многое другое.
— Интересно. И в чем же тогда вы видите истину?
— Пожалуй, лишь в том, что истины нет.
— Вот за что я люблю философию, так это за конкретность жизненных рекомендаций. Вы случайно не философ?
— Нет. Но я изучал философию. Давно, — он ничуть не смутился и не обиделся на издевку в моем голосе. Да и на что тут было обижаться — на то, в чем наверняка видел он лишь слабую попытку самозащиты? Не очень-то радует, когда посторонний и не очень-то симпатичный тебе человек вдруг извлекает на белый свет твою душу и совершенно хладнокровно, без какого-либо трепета, но вполне обоснованно — вот ведь что обиднее всего! обыденными, низкими словами рассказывает о том, что было для тебя, быть может, предметом сокровенных раздумий. И даже более того — показывает, что ничего-то в этом нет сокровенного, что все это ерунда, и ценности особой не имеет.
Хотя чего это я так разволновался? Чего особенного он мне сказал? Да слышал же я уже все это. Даже сам себе то же самое говорил и почти теми же словами. Если бы эти сомнения меня не мучили, разве задели бы меня тогда слова Раджкара? Да никогда. Просто, наверное, меня отвращал контраст между тем, за кого я его принимал и пытался изо всех сил принимать, и тем, как он себя вел. Вот именно — я никак не мог примирить для себя две его сущности — сущность клиента, пришедшего сюда за айглом, человека, которого я в глубине души, скрытно — иначе нельзя, иначе люди не пойдут с тобой привык презирать за одно это, человека, способного ради достижения своей цели, порой весьма низменной, превратить в вечную пытку жизнь другого, пусть и неразумного существа, и человека, каким успел показать себя Раджкар за сравнительно небольшое время на этом берегу Кргали. Ну не совмещались в моей голове две эти его сущности. Он с самого начала был мне неприятен — толстый, но не жирный, а какой-то плотный, как бы накаченный жиром и мускулами, круглолицый и курносый, с глазами навыкате, как-то даже на расстоянии излучающий довольство хозяина жизни. Если я и не люблю кого-то чисто физиологически, на бессознательном уровне — так это таких вот «хозяев жизни». Быть может, просто потому, что сам никогда не смог бы примкнуть к их числу, быть может, просто из-за какой-то своей ущербности. Но я с самого начала взял себе за правило никогда не заниматься отбором клиентов по принципу: нравится мне человек или не нравится. Я с самого начала решил, что буду брать любого, кто способен выжить в стране айглов. А так — ведь они все мне в той или иной степени не нравились.
— Вы не обижайтесь, шеф, — после долгого молчания сказал Раджкар. Я, конечно, сказал вам неприятные вещи. Но ведь вы сами напросились. Да, к тому же, я вам неприятен. И то, зачем я сюда пришел, вам неприятно. Я не настолько толстокож, чтобы этого не чувствовать. Хотя по внешности, наверное, обо мне этого не скажешь. Возможно, ваши заблуждения и ваша позиция гораздо лучше, чем те заблуждения, которые движут мной. Хотя со стороны я не вижу принципиальной разницы. Да и вы сами, наверное, тоже. Только вот какую вещь вы должны понять. Я иду за айглом только для себя самого. Исключительно. Пусть то, что собираюсь я с ним делать, с вашей точки зрения безнравственно. Но для меня айгл — единственное средство исполнения желаний. Средство, от которого уж точно никто больше не пострадает. Пусть он страдает. Пусть я при этом теряю в ваших, да и в своих глазах, очень многое — но я никогда, слышите, никогда не использую другого человека так, как использую айгла, — он приподнялся на локте и повернулся в мою сторону. — А вот он, — Раджкар кивнул в сторону палатки, в которой лежал Эйгон. — Как вы думаете, зачем айгл нужен ему?