— Эйгон не может идти.
— Конечно не может, — в голосе Раджкара не было ничего, кроме злобы. — Зачем ему это, раз мы еще живы?
— Спускайтесь, пока не поздно. У вас справа ложбина, укройтесь там. А я попытаюсь ему помочь.
— Сейчас, — послышался шум, затем выстрел откуда-то сверху. Но Раджкару повезло, я увидел, как он скатился в ложбину и укрылся за деревом. Место у него было отличное, несколько шагов — и он выходил из простреливаемого пространства. А там — лес велик.
Но он не спешил, осмотрелся по сторонам, поглядел вверх — с его позиции было наверняка хорошо видно, что там творится — потом обернулся к Эйгону.
— Нет, шеф, вам тут не справится. Он снимет вас обоих. А если кто и уцелеет, так это наш дорогой коллега, — потом, помолчав, спросил. — Вы его карабин видите?
— Да. Но мне не дотянуться.
— Вот что. Пальните-ка, как я скажу, вверх из огнемета. Туда, откуда вы спрыгнули. И сразу хватайте карабин и вниз. Там кусты, я хорошо вижу.
— Но мне тогда не подняться к Эйгону.
— Это уже моя забота. Ну, готовы?
— Да, — ответил я, помедлив. У меня не было другого выхода. Я точно знаю теперь, что это был для нас единственный шанс. Но простить себе этого я все равно не могу.
— Давайте, шеф! — крикнул Раджкар, и я, хлестанув пламенем из «эктона», отбросил его в сторону и кинулся вниз, не разбирая дороги, но успев каким-то образом схватить на бегу лямку карабина. Наверное, были выстрелы — я не слышал. И только метрах в тридцати ниже остановился, укрывшись за двумя толстыми сросшимися у основания стволами. И замер, пытаясь понять, что происходит.
Сначала я услышал выстрел. Потом немного в стороне, метрах в двадцати впереди меня по склону, увидел как в замедленной съемке падающего вперед Раджкара, волочившего на своей спине Эйгона. И тут же — того, кто стрелял. Совсем рядом, метрах в пятидесяти. С карабином в руках высунувшегося из-за ствола и выискивающего глазами — меня! Но я успел выстрелить раньше.
И сразу стало тихо.
Несколько секунд я простоял, шатаясь и плохо понимая, что происходит. Потом пришел в себя и побрел поперек склона туда, где упал Раджкар. О том, что меня могут застрелить, застрелить безо всякого труда, я в тот момент не думал. Я знал, что я увижу. Я почему-то знал это наверняка.
Пуля пробила Раджкару лоб. Я перевернул его на спину, снял шлем. Что-то сделать было уже невозможно. Он прожил восемьдесят три года. Не меньше двадцати из них он прожил, благодаря своему замученному айглу. Я презирал людей, способных на это — но я никогда с тех пор не думал о Раджкаре как о человеке, жившем за чужой счет. Никогда.
Раздался стон, и я пришел в себя. Обернулся.
Эйгон поднимался на четвереньки и вставал. Вставал! Наверное, на лице моем отразилось что-то ужасное, потому что он на мгновение замер, полураскрыв рот, но тут же снова застонал и забыл обо мне. А я уже взял себя в руки. Нет, я не мог бы застрелить его, хотя он того и заслуживал. Еще секунду назад — да, смог бы. И не винил бы себя за это. Но мгновение было упущено.
Надо было выбираться отсюда.
— Сможете идти? — спросил я чужим голосом.
— Попробую, — он ступил на правую ногу и скривился от боли. Мне не было его жалко. Нисколько.
— Тогда вниз по склону. Быстро. Пока нас тут не прикончили.
Я взял с собой рюкзак Раджкара — только для того, чтобы не оставить бандитам пойманного айгла. Свой рюкзак пришлось бросить. Мы долго-долго продирались через кустарник, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но нас не преследовали — возможно, нападавших было всего трое, и оставшийся тоже уходил подальше от места стычки. Теперь этого уже не узнаешь. Да и какая теперь разница?
С полкилометра мы спускались вниз, затем свернули в сторону, наконец, наткнулись на заросшее кустарником болотце в глубокой ложбине между холмами, нашли относительно сухой островок и затаились. Только там я перевязал Эйгона.
Его ранило в задницу. По касательной. Даже крови он потерял совсем немного. Но страдал он страшно, и мне стоило немалых трудов заставить его не стонать.
В этом кустарнике мы отлеживались почти сутки. А на следующее утро, накачав его обезболивающими, я приказал идти дальше. Через двое суток мы кое-как добрели до поселка. Всю дорогу мы почти не разговаривали. Всю дорогу я его ненавидел. Но я не мог его бросить и не мог дать выхода своей ненависти. А он… Не знаю, но мне кажется, что для него все, что я делал, было вполне естественным. И единственно возможным. Наверняка он даже не подозревал о том, что творится в моей душе. Он был занят исключительно собой, своими страданиями, своей дурацкой царапиной на заднице. О Раджкаре, который его спас, который погиб из-за него, он наверняка не подумал ни разу.