Итак, многие думали об этом, но только я пошел дальше. Я подумал: если все вокруг — лишь сновиденье неведомого высшего существа, то, возможно, среди нас ходит его ничтожный двойник, который тем не менее «реальнее» всех нас. И тогда я решил найти его, чтобы свести счеты с этим ненавистным мне гнусным миром, — о! у меня есть причины его ненавидеть, — с этим кошмарным сном божества; называйте, впрочем, его как угодно. Двадцать лет я искал его, двадцать мучительных лет! Как и где, уже не время рассказывать. — Тут голос его задрожал и пресекся.
— Но все-таки я нашел его! Вы слышите? Я нашел его! И до полночи остался только час.
Лицо незнакомца сияло не понятным мне сумасшедшим светом. Он странно, неестественно улыбался, а по щекам текли мутные слезы. Неожиданно голос его стал по-протокольному сух, глаза потухли.
— Этот человек оказался буддийским монахом и совсем стариком. Когда я подошел к его тростниковой хижине в Гималаях, он сразу вышел из нее и, ничего не спрашивая и опустив глаза, пошел за мной. Только раз с любопытством и печалью взглянул на меня. Видели бы вы его глаза! «Его глаза — подземные озера, покинутые царские чертоги…» — Голос незнакомца совсем затих, и весь он как-то сморщился и поблек: казалось, из него выпустили воздух.
— А теперь этот старик сидит в моей конуре и ровно в полночь он умрет: в его кружке, когда мы пили воду, был яд. И весь мир, все, все вокруг — от самой последней букашки до Эмпайр Стейт Билдинг, от ничтожного клерка до короля, исчезнет, «как сон, как утренний туман». — Он гнусно осклабился и захохотал. — До полночи осталось полчаса. Полчаса до конца света.
Только тут я по-настоящему ощутил всю кошмарность ситуации. Я вдруг с содроганием осознал, что все услышанное — не бред параноика, не горячечная фантазия алкоголика, а явь. Лоб мой покрылся холодным липким потом, руки мелко дрожали. Я был совершенно, чудовищно трезв. В сердце звонили поминальные колокола, мучительно отзываясь в маленькой бледной жилке у виска. Сквозь неестественно-ясную даль обезболенного инстинктом сознания медленно просочились слова незнакомца, сказанные (я уже почти привык к этим мгновенным переменам) деловым и чуть усталым тоном:
— А вы не хотите взглянуть на этого уникального старца, корень жизни на Земле, ее овеществленный амулет, а заодно на его и, — он ухмыльнулся и развел руками, — нашу с вами агонию? Погибнуть на сцене вместе с главным героем и всем театром в последнем акте — это ли не счастье для истинного зрителя? Я живу здесь очень близко, — добавил он после томительной паузы, — на расстоянии ста ударов сердца.
Он поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест рукой. Не ощущая своего тела, я медленно встал и, невесомый, обреченно пошел за ним. Мне уже было все равно. Только очень жал левый ботинок и почему-то подумалось, что завтрашнее свидание отменяется… В пивной по-прежнему клубился пьяный туман, где-то в углу вспыхнула драка, за соседним столиком хохотали над новым анекдотом.
Он действительно жил близко. Когда мы поднялись по захламленной и вонючей лестнице на пятый этаж старого кирпичного дома и остановились перед обшарпанной дверью, перечеркнутой наискось неразборчивой надписью, я впал в какое-то оцепенение. Ноги мои отказывались идти далее, я был близок к обмороку. Так, наверное, чувствует себя осужденный на казнь перед дверью, за которой его ждет электрический стул. Из состояния ступора меня вывел насмешливый голос моего проводника:
— Ну вот мы и взошли на этот всемирный эшафот. Он, как видите, невысок и замызган. Входите, не бойтесь. Мы все исчезнем без боли. Ведь мы только снимся. — И он с силой толкнул дверь.
В убогой каморке с маленьким запыленным оконцем не было ничего, абсолютно никакой мебели. Только в центре комнаты стоял старинный стул великолепной резной работы (я еще машинально подумал, что такому одру место в музее) и на нем, глядя на меня в упор, сидел совершенно седой старик с непроницаемым и светлым ликом древнего мудреца. На его лице, безмятежном и печальном одновременно, ничем не отразилось мое появление. Казалось, он давно знает меня, и я только что выбежал за сигаретами. Рядом с его, как бы окруженной ореолом, высохшей фигурой привычные очертания и предметы выглядели плоскими, бледными и безжизненными декорациями. В глазах, излучающих неведомую энергию, отражались таинственные и далекие миры.
— Смотри, смотри на него, несчастный, — жарко зашептал над моим ухом незнакомец. — До полночи осталась ровно одна минута. Одна минута на покаяние. — Он уже кричал в безумном восторге и опьянении.
— Весь мир, как голубиное яйцо в моей ладони, и приговор уже вынесен. Земля уже треснула и… — Он вдруг дернулся, лицо сморщилось паучьей лапой смеха и тут же потухло. Он покачнулся, изо рта его неожиданно вырвались хлопья кровавой пены и, протянув скрюченные судорогой руки к горлу старика (тот даже не пошевелился), он сделал один неверный шаг, дико вскрикнул и упал. Я с ужасом смотрел на его тело. Незнакомец был мертв.
Где-то на площади било двенадцать. Я взглянул на старика. Он тихо улыбнулся, встал и пошел к выходу. У самой двери он обернулся.
— Я подменил стаканы, — медленно проговорил он. — Не будем будить Будду. Ему снится хороший сон.
Дверь захлопнулась.
Я был в шоке. Мысли путались и блуждали в разгоряченной голове. С трудом я дотащился до окна. Сквозь мутное стекло была видна угрюмая черная улица, робко освещаемая тусклым фонарем. На улице шел дождь. Не разбирая дороги, прямо по лужам шел старик с развевающимися седыми волосами в одежде буддийского монаха. Я смотрел на его тающую во тьме одинокую фигурку и солеными от стекающих слез губами повторял:
— Не будем будить Будду. Ему снится хороший сон. Ему снится очень хороший сон.
В УДУШЛИВЫХ ОБЪЯТЬЯХ ФОРТУНЫ
Неправы те, кто почитает Фортуну
слепой и безумной.
Поручик Осинин всегда спал крепко. Особенно на рассвете. Особенно после попойки.
Колокольчик у входной двери безжалостно вырвал его из небытия в пять утра, в одно мгновение обрушив пирамиду сновидений. «Проклятье!» — просипел пересохшими губами поручик и повернулся на другой бок, с наслаждением погружаясь в пучину забвения. И тут же колокольчик пронзительно зазвенел снова, отозвавшись в несчастной голове Осинина кошмарным грохотом.
С трудом нашарив под кроватью пустую бутылку, он с остервенением швырнул ее в дверь. Тишина со звоном рассыпалась на тысячу осколков. Но неведомый визитер был до наглости настойчив.
Пришлось вставать. Чертыхаясь и путаясь в полах засаленного халата, поручик поплелся в прихожую.
— Какого дьявола?! — прорычал он в ярости, широко распахивая дверь.
На крыльце никого не было.
Поручик удивленно огляделся. Ни одной живой души, если не считать облезлого черного кота, с напряжением наблюдавшего за кисточкой осининского халата. Сам не зная, почему, поручик внезапно расхохотался.
— А ты-то что не спишь, бродяга? — пожалел он кота и снова засмеялся. — У кошек вроде бы не бывает бессонницы?
И тут он увидел конверт.
Обычный конверт, прямо под ногами. Слегка помятый и пожелтевший от времени. Выкатив мутные с похмелья глаза, поручик некоторое время изумленно таращился на конверт, покрытый затейливыми завитушками. Наконец, очнувшись, он поднял его с земли.
Каллиграфическая вязь на бумаге сложилась в четкую надпись: «Алексею Осинину от тайного советника Д. Р. Осинина». «Этого не может быть!» — стукнуло в голове у поручика. Он слишком хорошо знал, что его овеянный легендами сумасбродный дед погиб ровно за три года до рождения своего единственного внука.