Он не брился уже неделю, и в щетине уже проглядывала белоснежная седина.
Они отбыли в Египет в воскресенье, эпикурейцы. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать на прощание.
— Пока, папа! — крикнула Холлиберри БезПера Маккой.
Огастес ДваПера Маккой помахал ей в ответ и пошел по асфальту к винтовому самолетику, с которого начиналось их путешествие.
— Я как будто помню, — сказал Огастес ДваПера Маккой, — хотя и смутно, очень похожий день. В этом воспоминании я совсем маленький и тоже машу рукой. Кажется, тогда я видел отца в последний раз, и сейчас меня вновь охватило внезапное предощущение конца. — В последний раз он помахал дочери на другом краю поля, и та помахала в ответ.
— Тогда ты махал не менее энергично, — согласился Зебедия Т. Кроукоростл, — но у нее, пожалуй, выходит чуть импозантнее.
Он был прав. Она махала импозантнее.
Сначала был маленький самолет, потом большой, потом снова маленький, дирижабль, гондола, поезд, монгольфьер и арендованный джип.
Их джип тарахтел на весь Каир. Они проехали старый рынок и свернули на третью по счету улочку (если бы поехали дальше, уперлись бы в сточную канаву, некогда бывшую арыком). Мустафа Строхайм собственной персоной сидел перед домом, примостившись в древнем плетеном кресле. Столы и столики тоже стояли на улице, а она была не особо широка.
— Добро пожаловать, друзья, в мою кахву, — сказал Мустафа Строхайм. — Кахва — это кафе, кофейня по-египетски. Хотите чаю? Или сыграть в домино?
— Хотим, чтобы нам показали наши комнаты, — сказал Джеки Ньюхаус.
— Я не хочу, — заявил Зебедия Т. Кроукоростл. — Буду спать на улице. Тут тепло, и вон то крыльцо вроде удобное.
— Мне кофе, если можно, — попросил Огастес ДваПера Маккой.
— Сию минуту.
— Вода у вас есть? — поинтересовался профессор Мандалай.
— Чей это голос? — удивился Мустафа Строхайм. — А, это ты, серый человечек. Ошибочка вышла. Я поначалу решил, что ты чья-то тень.
— Мне, пожалуйста, шай соккар боста, — сказала Вирджиния Бут, имея в виду стакан горячего чая с кусочком сахара на блюдце. — И я бы сыграла в нарды, если кто-нибудь желает со мной сразиться. В Каире не найдется человека, который обыграет меня, если только я вспомню правила.
Огастесу ДваПера Маккою показали его комнату. Профессору Мандалаю показали его комнату. Джеки Ньюхаусу показали его комнату. Времени это заняло немного; в конце концов, комната была одна на троих. Вирджинии досталась другая комната, в глубине дома, а в третьей жил Мустафа со своей семьей.
— Что ты там пишешь? — спросил Джеки Ньюхаус.
— Протоколы, анналы и хроники Эпикурейского клуба, — ответил профессор Мандалай. Маленькой черной ручкой он делал записи в большой книге, переплетенной в кожу. — Я задокументировал наше путешествие и все, что мы ели по дороге. Когда будем есть жар-птицу, я запишу все впечатления: все оттенки вкуса и консистенции, все запахи и соки.
— Кроукоростл рассказал, как будет готовить жар-птицу? — спросил Джеки Ньюхаус.
— Да, — отозвался Огастес ДваПера Маккой. — Сказал, что выпьет пиво из банки, чтобы там осталась треть. Потом набьет банку пряностями и травами. Птицу насадит на банку, вроде как нафарширует, и зажарит. Говорит, так ее готовят по традиции.
Джеки Ньюхаус фыркнул:
— А не слишком ли новомодно?
— Кроукоростл утверждает, что это и есть традиционный способ приготовления жар-птицы, — повторил Огастес.
— Именно так, утверждаю, — подтвердил Кроукоростл, поднимаясь по ступеням. Дом-то был небольшой. Лестница неподалеку, да и стены не слишком толстые. — Пиво впервые появилось в Египте, и египтяне готовят жар-птицу вот уже больше пяти тысяч лет.
— Да, но пивную банку изобрели относительно недавно, — возразил профессор Мандалай, когда Зебедия Т. Кроукоростл вошел в комнату. Тот держал чашку турецкого кофе, черного как смоль и бурлившего, как расплавленный битум.