Игра в перевертыши: и вот уже У. Ю. не убийца, а жертва. Наверное, с террористами-инородцами: у них полный порядок, а с жертвами вышел недобор. Небрежно работают ребята, знают, что за руку схватить некому.
Вовадий выключил телевизор.
— Все по схеме, пункт первый.
— На улице вовсю реализуется второй. — Я хотел сказать про У. Ю., но вспомнил о На-те и осекся. — Если вы знали… неужели нельзя было хоть что-нибудь сделать?
— Мы вывели из-под удара организацию.
— Организацию… А людей, людей-то вы вывели?! Ты представляешь, что творится там, где живут инородцы?!
— А я сам, по-твоему, кто?! Мы передали информацию во все инородческие представительства, а это было непросто, но ни одно не отреагировало, ни одно! И тут же начали исчезать наши люди Вывод напрашивается сам собой. Куда оставалось идти? В КМБ? К Г. З. К.? В ООН гонцов слать? На митинг выйти? По квартирам пойти предупреждать? Что оставалось делать?! Это как от лавины убегать, понимаешь?!
Нелепая создалась ситуация. Я лежал на животе, приподнявшись на локтях, и глядел на Вовадия прокурорскими глазами. А он, рисковавший собой и своими друзьями ради того, чтобы меня предупредить, стоял надо мной и оправдывался, что не сумел предупредить все остальное человечество.
— Буду одеваться, — сказал я. — Одолжи брюки во временное пользование, мои без стирки не наденешь.
Вовадий полез в шкаф.
— Бери на память, все равно оставлять. — Он посмотрел на часы. — Через двадцать минут за мной заедут. Я постараюсь, чтобы вас забросили в безопасное место.
Я встал и оделся. Ничего, терпеть можно, главное — не делать резких движений. Пластырь неприятно стягивал кожу, но боль утихла.
— Позови На-ту, — попросил я.
Вовадий вышел, а я подошел к телефону и стал набирать свой домашний номер, но услышал шаги На-ты и поспешно положил трубку.
— Я заснула, представляешь? — сказала На-та. — Там кресло-качалка, я села и задремала, никогда такого не было! Как ты?
— Нормально. Тут… изменились обстоятельства. Вовадий предлагает нам поехать на машине к его друзьям. Здесь оставаться нельзя, есть причины.
— В городе неспокойно, а ему трудно будет идти. Лучше поехать, — добавил Вовадий.
— Решай сам, — сказала мне На-та.
Я облачился в куртку. На-та повозила по ней щеткой — в общем, без особой пользы: грязь присохла намертво.
— Дома отчищу, — сказал я; и — как ударила мысль, что дома у меня, может быть, уже нет; я, наверное, изменился в лице.
— Что, болит? — спросила На-та.
— Чепуха! — ответил я.
Мы вышли на лестницу, и я сразу различил проникающие сюда с улицы далекие колокола. Вовадий вышел из подъезда, а я прижал На-ту к себе, и так мы стояли молча, пока не услышали, как рядом остановилась машина.
Вовадий заглянул в подъезд:
— Давай быстро!
У дома стоял небольшой фургон с метрополийским флагом, привязанным к зеркалу бокового обзора, и распахнутой сзади во всю ширину кузова двустворчатой дверью. Чтобы забраться внутрь, пришлось задирать ноги. Я оперся на руки, помогая себе, но боль все равно возникла сильная, будто на рану снова плеснули той мутноватой жидкостью. Я охнул и чуть не вывалился обратно, но Вовадий подхватил меня и, не церемонясь, протолкнул вперед. Сидений в кузове не оказалось: мы расположились прямо на полу, где уже сидел, вытянув ноги, пожилой мужчина. Он беспрестанно тряс транзистор, который спотыкался через слово и никак не желал выдавать связные фразы.
Пока мы размещались, Вовадий подошел к человеку, сидящему рядом с шофером, и они заспорили — о чем, не слышно, но я подумал, что нас, может быть, сейчас выставят наружу. Но нет. Вовадий влез в кузов и захлопнул дверь: стало непроглядно темно. Похожая на спицу полоска света, проникающая из кабины сквозь дырку в перегородке, протыкала темноту, не разбавляя ее. Где мы ехали, не знаю; по-моему, по каким-то закоулкам, потому что было много поворотов и нас мотало из стороны в сторону. Я уцепился за кусок обшивки, свисающий с потолка фургона, и упирался здоровой ногой, но это не помогало. Через несколько минут езды я поймал себя на том, что стенаю в открытую. На-та нашарила мою руку, сжала ободряюще; мне захотелось вырваться, но я сдержался и солгал ответным пожатием пальцев.
А транзистору тряска пошла на пользу. Он заговорил почти без лакун знакомым каждому голосом М. Р., когда-то рядового ведущего инородческих радиопрограмм, а ныне живого олицетворения справедливости метрополизма. М. Р. дослужился, неся инородцам свет метрополийской правды, до руководителя дикторской службы метрополийского радио, а недавно ему присвоили звание Почетного метрополийца со всеми вытекающими из Закона о Приоритете последствиями. Л. С., помню, носилась со «Свободной Метрополией», где был опубликован указ о новом качестве М. Р., и кричала, что она подотрется этой газетой на площади перед Домом Руководства во время метрополийского митинга. Неизвестно, что ей помешало осуществить свое благое намерение, но метрополийцы так и не узнали, какая страшная угроза нависала над ними.