Вот и вышло, что Унгер Гроссер по прозвищу Кровосос принял смерть, для всех кровососов предназначенную.
Поскольку же Гроссер славился суровостью в отправленье гансовой справедливости – а отмерял он ее в Альтене вот уж месяца с полтора, – по городу, словно пожар, поползли слухи, один другого жутче. Что был Кровосос кровососом воистину и что ночами летал на нетопырьих крылах над городом, проникал сквозь трубу в дома и пил кровушку из честного народа – а теперь понес за прегрешения смерть лютую и справедливую. И наоборот, что, мол, знающиеся с нечистой силой мироеды да богачи порешили сжить со свету доброго пастыря, блюдущего стадо свое посохом железным, да и натравили на радетеля за бедняцкое счастье вызванного из адских глубин демона. А совсем уж злые языки шептали, что под спущенными штанами у предводителя «богородичных деток» стручок-то оказался обрезанным, словно у жида какого.
Последний слух так возбудил мещан Альтены, что, когда бы не выбили они своих пейсатых еще за год до того, как «башмаки» поднялись, – несдобровать бы юдейскому семени.
Меж тем соратники Гроссера не нашли, как ни старались, ни свидетелей, ни орудия убийства. Весь вечер своей смерти Унгер Гроссер, как выходило по рассказам, сидел в корчме «У грудастой Трутгебы» (повсеместно в Альтене называемой «Титьками»). Пил, жрал в три горла, как было у него заведено, лапал девок. Ни с кем не заедался, никого не пытался наставить ни в вере, ни в житейских хитростях. Никто даже не приметил, как и когда он из корчмы вышел.
С орудием убийства оказалось и того страннее: не понять было, к чему убийце забирать кол, проткнувший Кровососа. Хотели умертвить в назидание – оставили б деревяху в груди мертвеца. А если правы те, кто связывал смерть Гроссера с поверьями насчет вампиров да вурдалаков, то отчего и голова покойного осталась на плечах, и чеснока ему никто не засовывал в рот, а соли – в рану?
Хуже было, что смерть лейтенанта «богородичных деток» подрывала смелость прочих из «башмачного» войска – как командиров, так и простых ратников. Да и вся обиженная Кровососом и его людьми бюргерская сволочь начала поднимать голову, поговаривая, что не за так погиб «башмак» и что ужо отольются голытьбе пролитые зажиточными мещанами слезки.
Так-то и вышло, что в канун дня святого Марцелина въехал в стены Альтены отряд «башмачного» войска, а в нем – посланный из самого Ульма капитан Ортуин Ольц да молодой Дитрих по прозвищу Найденыш. Этот последний привечен был Блаженным Гидеоном, вот уже более года выжигавшим ведьмачество по землям, где вместо баронов да магистратов установилась власть честного люда; привечен же был Найденыш оттого, что якобы за милю чуял любое колдовство и искаженье божьего замысла. А Ортуин Ольц прославился на поле под Шварцмильном: именно его отряд захватил тогда знамя остерского графа, а самого графа – нашинковал в мелкую капусту.
И теперь въезжали они в Альтену, дабы воздать по справедливости убийцам.
Тогда-то Утер Махоня их и увидал впервые.
Утер Махоня был школяром, недоучившимся жаком.
По правде сказать, и жаком-то называть его не слишком пристало: успел он дорасти лишь до звания «желторотого», а потом мутная волна «башмачного» бунта подхватила его и повлекла за собою. Выучился, с грехом пополам, читать-писать, усвоил основы Доната да вкусил студенческих вольностей – вот и все его школярство.
Еще вынес он из университета в Ульме свое прозвище: Махоней его, высокого и костистого, нескладного, будто едва оперившийся вороненок, студиозусное братство назвало по злому, насмешливому своему обыкновению. Утер с прозвищем если и не смирился, то сжился, а порой даже подписывался в документах Минускулюсом, на ученый лад.
Подхваченный бурлением, охватившим германские земли, Утер, тем не менее, благополучно избег ратных полей: тех, где «башмаки» взяли верх, и других, ставших для них полями траурными. Оказалось, что и у освобожденного народа есть нужда в писарях да счетоводах, и тем-то Утер и зарабатывал нынче себе на хлеб. Нраву он был спокойного, а юношеская нескладность грозила с возрастом обратиться мужской красотой, и, как говаривал тот самый Гюнтер Протт, что в недобрый час нашел тело Кровососа, от девок Махоне тогда отбою не станет.
Пока же служил он в канцелярии «башмачного» войска, взяток не брал, но лишний грошик нет-нет да и прилипал к его пальцам: на пиво да пряную свинину всяко хватало, а большего Утер и не желал в ту пору.
И так уж случилось, что именно Утера Махоню, купно с несколькими другими «башмаками», отрядили к Луговым воротам встречать прибывающих Франкфуртским трактом умельцев дознавательского ремесла.