– И как же зовут твою куклу? – спросил, присев на корточки, Дитрих. Говорил он мягко и негромко: будь Утер ребенком – ответил бы, не раздумывая. – …И как зовут тебя саму? – добавил Найденыш, глядя на девчонку внимательно и испытующе.
– Ее зовут Кроха Грета, – раздался вдруг густой бас, и из-под тени навеса к ним шагнула бабища – поперек себя шире да с такими ручищами, что попадись ей хоть шварценвальдский волк: порвет на мелкую ветошь. – Ее зовут Кроха Грета, и ей нечего разговаривать с незнакомцами.
Дитрих вскочил и склонился в поклоне лишь самую малость дурашливом.
– Фрау, – произнес он, – видимо, вы та самая Толстая Гертруда, которую в заведенье господина Йоге забулдыги – страшатся, а жены их – славят, и все за то, что не дает потратить последний грошик на кружку пива?
Гертруда хмыкнула, словно далекая гроза громыхнула, но чуток подобрела с лица.
– А ты, как я погляжу, малой не промах, – пробасила, прижав к себе девчонку. – Милая, – сказала ей, – ступай-ка внутрь, поиграй там у очага.
Девчонка послушно пошла к задним дверям трактира и лишь у самого порога оглянулась, произнесла почти неслышно:
– Его Гансом зовут, – и качнула своей куклою. Желтая ленточка была уже повязана у той вокруг пояса, словно богатый кушак.
Потом стукнула дверь: девочка зашла в корчму.
И только когда дверь за ней затворилась, Толстая Гертруда спросила, глядя теперь на Дитриха испытующе:
– А ты, стало быть, тот самый ведьмобой, о котором трезвонят по всей Альтене?
– Похоже на то, – спокойно ответствовал Найденыш.
Толстая Гертруда покачала головою:
– Вот уж не думаю, что Кровососа убила ведьма или какое колдовство. Много чести для такого засранца.
– Что ты, тетка, нам здесь… – вскинулся Махоня: за время, пока терся он с «башмаками», успел привыкнуть, что, ежели их оскорбляют, дело может закончиться скверно.
Найденыш, однако, махнул ему рукою, утихомиривая.
– Многие бы не согласились с твоими словами, госпожа.
– Многие – это кто? Те пьянчуги, что за обрезанный пфенниг кости отца родного из гроба достанут? Так они и раньше-то были – гниль, а не людишки, а уж теперь… Ежели хочешь знать, скажу тебе так: жил Кровосос Гроссер словно бешеный пес – и помер по-собачьи.
– Но не всякую собаку протыкают колом в сердце, верно? – мягко спросил Дитрих, и Толстая Гертруда чуток смешалась.
Найденыш снова встал посреди двора.
– Его ведь нашли здесь, верно? – спросил он, тыча пальцем в жухлую траву.
Толстая Гертруда молча смотрела на него.
Найденыш же чуть заметно пожал плечами:
– Смертью смердит, – пояснил. – Сами-то вы, госпожа Гертруда, тело видали?
Та склонила голову набок:
– А как же мне было не видать, если забулдыга-то этот, Протт, такой шум поднял, что и мертвую мамашу свою из могилы бы вызвал: поглядеть, чего стряслось. И – все верно, тут он и лежал, в том самом месте, где стоишь.
– И часто ли к вам Кровосос захаживал?
Толстая Гертруда снизала плечами:
– Не так чтоб очень. Он с дружками-то своими все больше у Герхарда Сидельца, ну в «Трех дубах», пить предпочитал: говаривал, сволота, будто там пиво водою не разводят. А я так скажу: если и не разводят, то потому только, что успевают туда помочиться – недаром же раньше «Три дуба» жиды держали, от них-то Сиделец подлым своим штучкам и обучился.
– И с кем же там покойный сиживал? – спросил Дитрих, но уж тут-то Махоня сумел бы ответить и сам, и не удивился нисколечко, услыхав имена Альбериха Грумбаха да Йоханна Клейста. С Альберихом Грумбахом дело было ясное, а Клейст зарабатывал на хлеб помощником палача в Альтене. И помощником, как вспоминалось Утеру, Клейст был истовым, работавшим не за страх и даже не за совесть, но по велению души и сердца.
– А что же он в тот вечер у вас-то сидел? – спросил Дитрих, и Махоня почувствовал, как напрягся – едва-едва – его голос.
– Да встречался он с кем-то. – Толстая Гертруда почесала, вспоминая, щеку. – Да вот же, с Гольдбахеном, пожалуй, дольше всего он в тот вечер языком чесал. Это бывший наш господин советник, вторым человеком в городе был, пока «башмак» на вольности городские не наступил. Арнольд Гольдбахен – хотя, сказать по правде, нынче-то ему хорошо, если «Купфербахеном» удалось бы назваться, а то и меди он в кармане не сыщет. Раньше-то жил он в своем доме, в три этажа, подле рыночной площади, а нынче ютится в руинах у Луговых ворот.
– И что ж тогда он делал в кружале господина Йоге, со своими медными грошиками? Вылизывал тарелки?
Но уж на это Толстая Гертруда отвечать не стала: не то не зная, что ответить, не то не зная – как. Потопталась минуту-другую, высморкалась, откашлялась, развернулась необъятной своею кормою и, словно дракон от святого Георгия в пещере, скрылась во тьме корчмы.