Я подхожу к окну. Люди на улице стоят, разинув рты, и изумленно вскрикивают. Гудят клаксоны такси. Дамы не замечают покрытых льдом луж, а их кавалеры остолбенело таращатся на небоскреб.
Мы частенько шутим о том, что работаем внутри самой горячей девчонки Нью-Йорка, но никому из персонала и в голову не приходило, что у Крайслер может быть собственный разум. Она невероятно прекрасна в своей многоэтажной короне, ее кожа отливает бледно-голубым в свете дня и розовым в ночном освещении. Ее вуаль – череда изгибов и арок, усыпанная миниатюрными кристаллами от «Дженерал электрик».
Мы знаем ее насквозь – или по крайней мере, считаем так. Когда ломаются лифты, мы ходим по ее лестницам вверх и вниз, а в жаркие летние дни дышим воздухом, выглядывая из ее треугольных окон. Окна на самом верху не открывают – ветер там такой, что даже в штиль может подхватить футбольный мяч и перекинуть его на расстояние длиной в целое поле, а восходящие потоки способны зашвырнуть внутрь здания даже птиц. Официально у Крайслер семьдесят семь этажей, но фактически – восемьдесят четыре уровня.
Чем выше – тем они меньше. Восемьдесят третий уровень представляет собой лишь платформу размером со столик для пикника, со всех сторон окруженную окнами. Над ней – лестница и люк, ведущий к шпилю и громоотводу. Верхние уровни – заманчивое место. Одним знойным августовским вечером мы с Успокоителем поднялись на самый верх, ползком, обвязавшись веревками. Здание покачивалось под нами, но стояло крепко. Внутри шпиля хватает места для одного человека. Со всех сторон у тебя металл, и ты чувствуешь само движение земли.
Крайслер – дама сногсшибательная, и удивляться тут нечему. Я мог бы рассуждать о ней без конца. По ночам мы включаем в ней свет, и ее огни видны за много миль вокруг.
Этим я хочу сказать, что мы, официанты «Клауд-клаба», знаем характер этой цыпочки. Мы ведь работаем в ее голове.
Наши патроны бросаются в закрытый банкетный зал, стены которого украшены хрустальными скульптурами, символизирующими рабочий класс, и прячутся под столом. Официанты же цепляются за бархатные шторы и наблюдают, как Крайслер шагает по Тридцать четвертой улице, звеня и цокая каблуками.
– Босс, нам следовало этого ожидать, – говорю я Виктору.
– Бесспорно, – отвечает он, перебрасывая через руку полотенце. – Дамы! Наша Крайслер влюблена!
На протяжении одиннадцати месяцев, в тысяча девятьсот тридцатом и тридцать первом, Крайслер была самой высокой красоткой Нью-Йорка. Затем появился Эмпайр со своим высоченным шпилем, и превзошел ее. Долгое время Крайслер смотрела на него, а он не обращал на нее внимания. И вот она не выдержала. В конце концов, сегодня же День святого Валентина. Я передаю Виктору сигарету.
– Он ведет себя как потемкинская деревня, – говорю я. – Будто у него за фасадом ничего нет. Если бы на меня положила глаз такая куколка, я бы горы свернул. Нашел бы нам общий дом, а то и вообще переехал за город. Что меня держит? Мать да сестра. А он-то, считай, королевская особа.
– Не скажу наверняка, – отвечает Виктор, наполняя мой бокал, – но я слышал, что его не интересуют отношения. Он на нее даже ни разу не взглянул.
Крайслер останавливается на перекрестке Тридцать четвертой и Пятой, чуть приподнимает подол юбки и клацает каблуками. Внизу воют сирены, но она чего-то ждет. Мне стыдно об этом сообщать, но находятся люди, которые вообще не замечают ничего необычного и просто проходят мимо, возмущенные образовавшейся пробкой.
Эмпайр-стейт-билдинг робко стоит у себя на углу. Он дрожит так, что шпиль трясется. Некоторые из моих коллег и патронов сочувствуют ему, но не я. Крайслер – настоящая леди, и если он сегодня откажет ей, то навсегда останется для меня неотесанным болваном.
В три минуты седьмого все прохожие на Пятой авеню заходятся в ужасающем крике. Крайслер сдается и хлопает Эмпайра по плечу.
– Он ответит, – уверен Виктор. – Давай же, отвечай!
– Сомневаюсь, – говорит Успокоитель, завершивший свою туалетную миссию. – Он до смерти ее боится. Смотрите!
Наш Успокоитель – настоящий специалист не только по китайской медицине, но и по психоанализу. Если бы не он, остальным официантам приходилось бы туго. Он с одного взгляда может угадать, что собираются заказать клиенты.
– Она все отражает, включая все недостатки нашего бедняги. Он столько лет это видел, что теперь чувствует себя голым. Когда тебе буквально тычут в лицо твоими недостатками, это удар по психике.
Повара на кухне принимаются делать ставки.