— Тык тут весь наша была.
Я замолчал. Узнали, значит, Родину пацаны. Сорвал на ходу соломинку и сунул в рот.
Вот пацаны, всё знают и уже не удивляются, не пугаются будущего, место родное помнят и видимо тянет их сюда.
Далече ль идти?
— Не.
— А не заплутаете?
— Не, места чай, знаёмые ужо. Щас в расшиву-то сядем, и пойдём. Тут на самом деле не далече, да на том берегу.
…Из густого камыша, молодые охотники выгнали чёлн, Лю первой заняла место и удовлетворительно буркнула, приглашая людей в судёнышко. Лодочка приятно порадовала глаз своей знакомостью.
— Откуда челн? — Спросил я.
— Да за лодию был привязан, так вместе с нами сюда и закинулся.
— Сколь идти то?
— Десяток перестрелов. — Отозвались гребцы.
Я кивнул и глянул на Толика.
— Два с полтиной кэмэ сидя, эт не трудно. — Улыбнулся Толян.
— Примерно так, — ответил я и осёкся. — А ты откуда знаешь, чему равен перестрел?
— Так ты сам рассказывал.
— А-а-а. — Успокоился я и попытался вспомнить, когда я это ему рассказывал… Так и не вспомнил.
Вскоре, пройдя под огромной, скрывающей берег, ракитой, мы зашли в камышовый тоннель, который вывел наше судёнышко в довольно крупный затон, где нашёл пристанище весь наш флот, четы лодии, расшивы, челны.
Чудное место, с реки и не углядишь.
… От затона к родному стану шли не торопясь, следуя за Кириллычами и Любимычами, они в свою очередь шли осторожно, чутко прислушиваясь к лесу, к деревьям, животным и, наверное, к самой природе. Метрах в двухстах от реки по лесу раздался беличий стрёкот. Никешка ответил и остановив всех пошёл вперёд.
Из-за корня поваленного дерева вышел подросток Торопка. Никифор поговорил с ним и махнули нам рукой.
«Всё секретничают, всё играют» — подумал я и тут же вслух добавил:
— А может уже и не играют вовсе, давно не играют.
— Ты об чём, Влад? — Спросил Ефимка.
Я потрепал его по шапке и улыбнувшись ответил:
— О былом друже, о былом.
Вскоре нос угадал запах дыма, потом послышался стук топоров, потом залаяла собака, закричал петух. Лю остановилась, заурчала и глянув на меня, вздыбив загривок, поспешила вперёд.
— Надо же, петуха уберегли. — Пробубнил я.
— А Янгурша и скакуна своего сохранил, тот чуть ноги не поломал. — Ответил мне Ефимка.
— Эт как жа?
— Да он из сечи коня направил прям на Лодью. Конь взлетел с пристани аки птица сказочная, под самые под облака, и на копыты ступил уже в лодии (Вот так и рождается былина, мелькнула у меня мысль), несколько досок треснули и сам подкосился, встать не мог, Янша с седла слетел, и головой об брус саданулся, аж искры из глаз. Янгур плакал по коняке своей, дажа про саблю, что в бою потерял, позабыл, так коня жалел… Но, скакун отлежалсы, и потом поднялсы, а Янгурша танцевать начал. Ночь на реке, раненые стонут, бабы и мужики всхлипывают, а он, танцуя, да чудно так. Одёжа в руде, руки в стороны, кистями крутит, про скакуна что-то напевает, так люди стонать перестали, увидев диво такое, а Данила возьми и ляпни, что мол, Янше не баба в жёнах нужна, а кобыла, тогда он всю жизнь от радости плясать будя, тут народ и заржал, а Ян в Даньшу горшок запустил, тот чуть увернулся.…
Ефимка бубнил, его приятели помогали ему, а я их слушал.
Лес начал редеть, открывая обширную поляну. На поляне велась работа. Строились шалаши, стучали топоры, варились котлы, пахло травяными отварами. Кругом шныряла детвора. Тот тут то там раздавались возгласы о моём появлении. Я здоровался с людьми, обнимался.
Впереди, возле огромной кучи хвороста, всхлипывала и пищала мелкая, годиков трёх, девчушка, слушая дразнилки мальчишек. Утирая глаза кулачком одной руки, другой она прижимала к себе соломенную куклу.
Толик поспешил к девочке, присел перед ней на корточки:
— Ты что плачешь, краса ненаглядная?
Девочка, увидев чужого человека, испуганно замолчала, кривя в страхе губки.
— Ты угадал Толя, её Красавой зовут. — Поспешил я развеять испуг малютки. Та увидела меня, узнала, осмелела и опять пустила огромные слезины:
— Меня мальцы дразнят гусеницей. — Пищала она.
Стоящие рядом мальчишки захихикали.
— Эй, тараканы, вы за что её гусеницей дразните? — Строго спросил Толян.
— А у ей сарафан зелёный. — Отозвался один и хохотнул.
— Как у гусеницы. — Засмеялся пацан помельче.
Толик повернулся к девчушке:
— Видишь ли дитятко, гусеница превращается в прекрасную, красивую бабочку. Так?
Девчушка кивнула и шмыгнула носом.
— А тараканы, — Толик кивнул в сторону пацанов, — как были тараканами, так и останутся. Так что ты на них не обижайся, они сами того не ведая, твою красоту хвалят.