— Ага, вот и конец! — пробурчал Крабовский, И тут его взгляд вцепился и выхватил из мелькания букв незнакомую фамилию. Виктор Мандельблат, 1938 год, нигде не опубликовано (об этом говорило отверстие, пробитое на третьей линии), источник: личный архив профессора истории Оксфордского университета Чарлза Кронфорда. Лондон, Блумсбери, 6/12. Вот и все.
На экране вновь появилось улыбающееся красивое лицо Володи.
— Володя! Закажите-ка мне билет в Лондон… Я бы мог вылететь… ну, хотя бы завтра утром… Да, именно утром… Большое спасибо, Володя!
Крабовский выключил аппарат и вновь включил его. Соединившись с секретарем, он попросил его разыскать племянника.
Потом профессор опустился в кресло и в раздумье забарабанил пальцами по столу. Света он не зажигал. В потемках как-то свободнее думается. А обдумать нужно было многое. Крабовский так и не определил своего отношения к формуле с Бледного Нептуна. Он хотел на некоторое время избавить себя от мучительной оценки и необходимости сделать правильный и скорый выбор. Он любил работать не торопясь, со вкусом и добираться до всего постепенно.
Но больше откладывать разговор с самим собой он не мог. От него требовалось так немного: ясно и четко ответить на вопрос, верит ли он в ту совершенно невероятную историю, которую поведал Марк. Да или нет? Профессор всегда был немножко нерешителен. Альтернативы его пугали. Но если он видел, что иного выхода нет, то заставлял себя принять твердое решение. После этого отступления назад для него уже не существовало. За этой чертой уже не было места колебаниям.
“Итак, верю или не верю? — мысленно спрашивал себя Крабовский. — Теперь никуда не увильнешь, нужно принять решение. Ну что ж, раз иного выхода нет, попробуем разложить все по полочкам”.
Крабовский взял лист фрелона и провел вертикальную черту. Слева он написал “за”, справа — “против”.
“Посмотрим, где окажется сальдо”, — подумал Крабовский, собираясь написать первое слово.
И тут ему в голову пришла превосходная мысль.
Он даже удивился, что подумал об этом только сейчас.
По существу, профессор пытался обмануть самого себя. Он искал повода, чтобы уйти от окончательного решения. Если бы дело шло только о научной стороне вопроса, он бы не колебался. Но проблема лично для него, Крабовского, была гораздо шире и сложнее, чем для любого другого исследователя.
К альтернативе “верю ли я в формулу с Бледного Нептуна или нет” примешивалось и мучительное чувство любви к Марку.
“Я не могу поверить в эту формулу, — думал профессор, — не могу! Но это значит, что я не верю Марку! Сомневаюсь в нем и в его отношении ко мне”.
Поэтому Крабовский все время пытался уйти от решения или хотя бы оттянуть его на неопределенный срок.
А подумал он вот о чем: “Почему Марк не поделился своим открытием с товарищами? С Александром Вревским и астронавигатором Шубенко? Ведь это не только естественно, но и единственно верно. Иначе нельзя! Нужно обо всем расспросить Марка. А там посмотрим!..” “Все-таки почему он им ничего не сказал? Или сказал? Конечно, ему могло что-нибудь помешать…
Вревский как будто заболел и остался в госпитале на Луне. Да, это нужно будет выяснить”.
Крабовский сразу повеселел. Он облегченно вздохнул, включил осветительные панели и пододвинул к себе снимки, чтобы еще раз тщательно их просмотреть.
Марк вернулся уже поздно вечером. Он выглядел очень усталым, но держался гораздо увереннее и тверже, чем утром. Вероятно, он успокоился и успел о многом поразмыслить. Крабовский поймал себя на том, что заранее предвзято относится к Марку.
Точно собирается в логическом единоборстве уличить его во лжи.
— Ты, наверное, уже собираешься укладываться, дядя? — спросил Марк, входя в кабинет.
— Нет, Марк. Ты же знаешь, что я ложусь очень поздно. Нам нужно поговорить.
Марк направился к креслу.
— Скажи, мой мальчик, — спросил Крабовский, как только Марк сел, — что думают по поводу всего этого твои товарищи?
Марк неопределенно пожал плечами и как-то смущенно и нерешительно промямлил:
— Алик тяжело заболел сразу же после того, как мы возвратились в Систему. Мы оставили его у Вотерса на восьмом Лунном космодроме… Как только его состояние улучшится, я ему обязательно сообщу.
— А Шубенко?
— С ним я говорил… Позавчера.
— Ну?