— Мальчику двадцать четыре года, — прервал ее Уилл. — В его возрасте я не клянчил у родителей.
— Уилл, он пишет, что, если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни.
Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать “скрач-клуб” — это сейчас входит в моду, нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
— А я — то думал — на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
— Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
— Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле…
— Уилл, прошу тебя…
— Я упрям и скуп, как все хайлендеры.[17] Ни одного пенса — слышишь? — ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!
— Хорошо, милый, только не волнуйся, не волнуйся.
— Пусть подождет, — тихо сказал Уилл после долгого молчания. — В моем завещании значится его имя. Пусть подождет, а потом основывает свой клуб, будь оно проклято.
Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова взялась за шитье. Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом и сильно выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож и прорезал глаза, ноздри и рот.
В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой, словно он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута, коричневая шевелюра — что кустарник в лесу.
— Добрый вечер! — гаркнул он с порога. И с трудом сдерживая в голосе радостный звон: — Уилл, поздравьте меня! Миссис Хэмптон, поздравьте!
— Что случилось, парень? — спросил шотландец.
— Пуск поручили мне! — Кравцов счастливо засмеялся. — Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Здорово, а, Уилл?
— Поздравляю, — проворчал Уилл, — хотя не понимаю, почему вас это радует.
— А я понимаю, — улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. — Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?
— Через два дня.
“Вас не узнать, миссис Хэмптон, — подумал Кравцов. — Какая была напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего вам не нужно, только бы сидеть здесь…”
— О, через два дня! — Норма отложила шитье, выпрямилась. — Пожалуй, мне надо написать… Впрочем, Рейтер послал, должно быть, официальное сообщение в Англию…
Поскольку радиосвязи с миром не было, крупнейшие информационные агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных самолетах.
Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как всегда, утром стартовал с палубы “Фьюриэса”, и Норма снова взялась за шитье.
— Еще два дня будут испытывать, — оживленно говорил Кравцов, — а потом, леди и джентльмены, потом мы подымем “светлячка” в воздух и расколошматим столб…..
— Какого черта вы суетесь в это дело? — сказал Уилл. — Пусть атомники сами делают.
— Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет Безопасности утвердил…
— Ну, ну, валяйте! Постарайтесь для газет. Перед пуском скажите что-нибудь такое, крылатое.
— Уилл, вы в самом деле так думаете? — Кравцов немного растерялся, радость его погасла. — Неужели вы думаете, что я ради…
Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы с силой разминали желтый комок пластилина.
— Ну ладно, — сказал Кравцов. — Покойной ночи!
Свежее утро, ветер и флаги.
Полощутся пестрые флаги расцвечивания на кораблях флотилии. Реют на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые с красным кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.
Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не видели здесь люди солнечного света. Но теперь уже скоро, скоро!..
Возле белого борта “Фукуока-мару” приплясывает на зыби катер стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов и Джим Паркинсон. А пока они на борту флагманского судна выслушивают последние наставления.
— Вы все хорошо запомнили? — говорит старший из инженеров-атомников.
— Господа, желаю вам успеха! — торжественно говорит осанистый представитель Совета Безопасности.
— Жалко, меня не пустили с тобой пойти, — говорит Али-Овсад.
— Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, немедленно на катер — и домой, — говорит Морозов.
— В добрый час, — тихо говорит Токунага.
В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер — Кравцов и Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы, и с борта “Фукуоки” люди кричат и машут руками, и на верхних палубах других судов черным-черно от народу, там тоже приветственно кричат и машут руками, а на борту “Фьюриэса” громыхает медью военный оркестр, а с “Ивана Кулибина” несется могучее раскатистое “Ура-а-а!”.
— Джим, вам приходилось когда-нибудь раньше принимать парад? — Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное волнение.
— Да, сэр. — Джим, как всегда, непроницаем и как бы небрежен. — Когда я был мальчишкой, я работал ковбоем у одного сумасшедшего фермера. Он устраивал у себя на ранчо парады коров.
Из-за выпуклости океана поднимается плот. Сначала виден его верхний край, потом вылезает весь корпус, давно уже потерявший нарядный белый вид.
Закопченный, изрезанный автогеном, в бурых подтеках. И вот уже высокий борт плота заслонил море и небо. Плот медленно вращается вокруг черного столба — для этого к нему причален пароход с закрепленным в повороте рулем. Команда эвакуирована, топки питает стокер — автокочегар.