Таэл оказался находчивей всех. Он дал станции ответ, позволяющий оттянуть время.
“Это не выход, — сказал Ларсен. — Что мы ответим ему потом?”
“Как зовут мальчика?” — спросил я.
Кар ответил. Затем взглянул на меня как-то странно. Но в тот момент ничего не сказал.
Двигатель десантной ракеты отказал у самой Земли. Мы выбросились в спасательных скафандрах.
Было еще темно. Только начинал пробиваться синий рассвет. Я не помню всего. Пахло сырыми листьями и землей. Таэл стоял, прижавшись темным лицом к белеющему в сумраке стволу березы. Ларсен лег на землю и сказал: “Смотри-ка! Трава…” Я смотрел в небо. В нем вдруг быстро начала разгораться ярко-желтая заря, а зенит стал чисто-синим. И мне показалось, что небо звенит. Я никогда не знал, что оно может звенеть, как миллионы тонких певучих струн. Легкое облако у меня над головой медленно налилось розовым огнем… Я вдруг почувствовал ужас. Мне показалось, что это снова мучительный сон о Земле, который каждому из нас не давал покоя на Снежной планете. Страх этот был как удар тока. Я лег на траву. Зажмурился. Вцепился в корень какого-то куста. Корень был шершавый и мокрый…
Через секунду я разжал пальцы и открыл глаза.
Синее небо снова зазвенело над лесом. И сквозь этот звон я услышал, как Ларсен опять сказал: “Смотрика! Листья…” Потом взошло солнце.
Вы видели, как солнце встает из травы? Это надо смотреть лежа. Трава кажется фантастическим лесом, над которым поднимается яркое светило. Цветными искрами вспыхивают капли росы.
Нааль смотрел сквозь траву на солнце. Он помнил все, даже видел краем глаза разбитую “пчелу”, но не чувствовал ни волнения, ни запоздалого страха.
Все, что случилось ночью, вспоминалось, как путаный сон. Мальчик почувствовал неосуществимость своей мечты.
Когда солнце поднялось настолько, что нижний край его касался головок высоких цветов, растущих на краю лужайки, Нааль встал. Слегка кружилась голова, болело ушибленное плечо. Но ему еще повезло. Амортизаторы бросили его в мягкую траву. Нааль заснул, не попытавшись даже подняться, — настолько сильна была усталость.
Мальчик не торопясь огляделся. Спешить все равно было некуда. На сотню километров вокруг стоял лес. На ветру трепетали листья.
Вдруг кто-то за спиной у мальчика сказал радостно и удивленно:
— Смотрите-ка! Человек!
Нааль обернулся на голос и замер. Он увидел людей в синих комбинезонах, в белом переплетении широких ремней.
Чувствуя, как замирает сердце, мальчик крикнул:
— Вы с “Магеллана”!
— Нааль… — сказал смуглый и светловолосый летчик.
— Я заметил его позже других, — сказал Георгий. — И странно: мне показалось, что я знаю этого мальчика. Может быть, вспомнил самого себя, каким был в детстве?.. Он стоял, весь подавшись нам навстречу. Маленький, светлоголовый, в рубашке, порванной на плече, с сухой травинкой, прилипшей к щеке, с ссадиной на колене… Он смотрел мне в лицо. Синие-синие, широко открытые глаза. Кажется, я назвал его по имени.
Кар неожиданно и громко сказал, подтолкнув меня в плечо: “Александр, встречай брата”.
— Может быть, я поступил эгоистично, — продолжал Георгий. — Но в тот момент я совсем забыл, что Нааль мне не брат. Надо понять, что значит встретить на Земле родного человека, когда вовсе этого не ждешь… Но постепенно все чаще стала приходить мысль: имел ли я на это право?
Я не понял Георгия. Тогда он сказал:
— Александр зажег солнце. Последнее, необходимое для уничтожения льдов. Сейчас там океан, острова… Имел ли я право отнять у мальчика такого брата?
— Мертвого?
— Даже мертвого.
— Георгий, — спросил я, — мне трудно судить. Может быть, у Александра были другие причины для риска? Хотел ли он вернуться? Та девушка…
Георгий скупо улыбнулся. Видимо, мой вопрос он счел просто глупым.
— Хотел. Он очень любил Землю. Кто же не хочет вернуться на Землю?
Мы замолчали.
— Он все время насвистывал какую-то старинную песенку, — вдруг сказал Георгий. — Я знаю из нее лишь несколько слов: Пусть Земля — это только горошина В непроглядной космической тьме… На Земле очень много хорошего…
— Если все останется по-старому, — снова заговорил он, — будет, наверное, хуже. Я не только отнял брата у мальчика. Я отнял подвиг у Александра. Ведь никто не знает, как зажглось четвертое солнце.
— Ты отнял и у себя имя. Ведь Георгий Рогов считается погибшим.
— Мое имя не ценность.
— Тогда послушай мой совет. Ты просил его. Пусть все останется, как было. Четвертое солнце не погаснет от этого. Надо думать и о Наале.
— О нем я и думаю все время… Но как же Снег?
— Когда-нибудь люди узнают про все… Кстати, ты помнишь лишь три строчки из песенки. Я знаю больше, ведь я историк. Это песня разведчиков Венеры. Вот последний куплет: Тот, кто будет по нашим следам идти, Помнит пусть на тропинках кривых: Нам не надо ни славы, ни памяти, Если звезды зажжем для живых.
— Но память об Александре, память о подвиге! То, что он сделал, — пример для живых. Может быть, и Наалю придется зажигать свое солнце.
Я взглянул на Георгия. Он ждал возражений. Он хотел их слышать, потому что они возвращали ему брата. Я сказал:
— Может быть… Но над какой планетой ему зажигать свое солнце? Научи его быть разведчиком, на то ты и брат. А солнце он зажжет сам.