Груздев и рад был бы лихо сшибать в научных поднебесьях грозди открытий, для того он и ограничивал себя, но чего-то ему не хватало. Лишь много лет спустя я понял чего. Его рука двигалась лишь в одной плоскости и своенравно отказывалась обрести гибкость руки гения. Да и глазомер подвирал; точнее, он походил на сильный бинокль, которым мы пытаемся возместить природный недостаток зрения, но который, позволяя четче видеть, сужает поле зрения. А Груздев так тщательно и долго мастерил себе бинокль, что уж и не мог его отнять от глаз.
А метко прицелиться, упершись взглядом в бинокль, — предприятие неимоверной трудности.
Естественно, Груздев стал строителем пирамиды.
Но он все же знал, как ее возводить, и куда вести кладку, и где надо подпрыгнуть…
Шли годы, а он все строил и строил. Спал, ел и строил. Ведь сделать открытие, хотя бы одно, было конечным пунктом его жизненной программы, его целью, мечтой и страстью. Им восхищались: верней не им, а его трудолюбием, само- и всегозабвением.
Ему присудили кандидата, затем доктора наук, кладкой его пирамиды уже столькие воспользовались, как трамплином фактов, что было просто неприлично обделить его учеными званиями.
Я его терял на долгие годы из виду, а когда встречал, то находил его все тем же прилежным мальчиком с краснеющей от прилежания шеей и аккуратным почерком, которым записывалось все относящееся к делу и только относящееся к делу. Он и старел будто по программе: в тридцать появились морщинки и залысины, в сорок он страдал геморроем, в пятьдесят его одолела гипертония, а над лысинкой петушиными гребнями курились жидкие седины.
Но открытий все еще за ним не значилось. Я уж было решил, что его программа так и останется невыполненной, но я, оказывается, был плохого мнения о достоинствах прилежания и самоограничения.
Однажды он появился у меня. Лицо его сияло скромным торжеством, совсем как в школьные дни, когда он получал несколько пятерок подряд.
— Поздравь меня, — сказал он. — Я сделал открытие.
— Поздравляю. А что за открытие?
— Наконец-то после тридцати лет поиска я нашел способ, как сделать человека невидимым.
— Да ну?!
— Уже проверено на опыте.
Первой моей мыслью, сознаюсь, было: “Немыслимо, чтобы Груздев…” Как вдруг меня осенило. Все же очень просто: он, наконец, закончил возведение своей пирамиды. И сорвал то, к чему прилежно тянулся всю жизнь. Что-что, а математические расчеты у него всегда были безукоризненны, И я преклонился перед ним.
— Мне нужна твоя помощь, — торжественно сказал он. — Я передал все материалы в Комитет открытий, и меня сегодня вызвали туда. Я, знаешь, никогда не сталкивался…
Он смущенно пошевелил пальцами. Я понял, что он имеет в виду. Он никогда не сталкивался с тем, что выходит за пределы чистой науки, дабы не отвлекаться. В восторге, что могу быть ему полезен, я вместо ответа бросился его обнимать. Он неловко, но с достоинством принял мои излияния восторга.
Эксперт Комитета открытий меньше всего выглядел чиновным сухарем. Лобастый, живой, его глаза из-под выпуклых очков взирали на мир с неукротимым любопытством.
— Мы рассмотрели вашу заявку, — сказал он Груздеву. — Необыкновенное количество фактического материала! Бездна работы! Еще никто не прилагал столько усилий, чтобы сделать открытие. Вам памятник надо поставить.
Груздев застенчиво сиял.
— Просто я шел всю жизнь к этому. Только к этому…
— М-да… — Лицо эксперта выразило сострадание. — Но дело вот в чем… Мы вызвали вас, чтобы вы нам помогли. Открытие должно нести пользу людям, таков закон. Вот мне и хотелось бы узнать, какую пользу может принести ваше открытие…
— Как! — изумился Груздев. — Незримый, всепроникающий, неуловимый человек — это… это…, Об этом мечтали, к этому стремились… Фантасты писали…
— А зачем человеку невидимость? Во времена Уэллса — чтобы безнаказанно воровать деньги. Но, простит, в нашем коммунистическом обществе, где денег нет…
— М-м… Да, вы правы, но… Военное применение, скажем…
— На земле давно вечный мир!
У Груздева привычно покраснела шея.
— Ведь и верно, войн уже нет, как же я забыл… Но ведь могут быть и мирные применения!
— Какие?
— Ну…
Груздев замолчал в растерянности.
— Это… как его… На пляже если переодеваться… Неудобно. Вот тут невидимость…
Эксперт поморщился.
На Груздева было жалко смотреть — вот-вот заплачет. Таким я его видел лишь однажды, когда он — не то в седьмом, не то в десятом классе вдруг получил двойку.
— Может быть, человека удастся делать невидимым постепенно? — с надеждой спросил эксперт. — Чтобы, скажем, сначала исчезли мускулы… Это могло бы иметь значение в медицине.