– Шеф! Шеф! Чепе! Гименея схватили. Опять тащат на свадьбу.
– Это ты, Марс? Пальни из ракетницы, пусть разбегутся. Мельпомена, никаких вертолетов, раньше надо было думать. Аполлон, куда смотришь? Девять лаборанток - и никакого порядка!
– Шеф, это опять Марс. У меня только красные ракеты. Они поймут это как сигнал к войне.
– Пора бы знать, что причины у войн социальные. При чем тут цвет ракеты? Действуй!
– Папочка, какую статую мы сейчас грузим! Помнишь, я позировала одному скульптору? И представь себе, в храме никого не было.
– Немедленно вернуть статую в храм. Она - шедевр человека и принадлежит людям.
– Папочка, откуда такое почтение к храмам? Ты жо атеист.
– Лучше б вместо богини любви они придумали богиню уважения! Парнас! Парнас! Где Гименей? Где Прометей?
– Гименей уже на базе. Прометей на складе, получает взрывчатку. Чтобы не пугать местных жителей, предлагаю ненужное оборудование сбросить в кратер Везувия и взорвать его там. Тогда это будет принято за нормальное извержение.
– Это ты, Вулкан? Придумано неплохо. Действуй.
– Шеф, я Аполлон. Может, все-таки оставим что-нибудь? На память. Пусть знают, что мы были здесь.
– Они превратят наши приборы в идолов, в фетиши. Они будут мазать наши телевизоры и вертолеты бычьей кровью и поклоняться им. Все взорвать!
– Может, зароем таблицы? Клио их уже приготовила. Они откопают их, когда займутся археологией, прочтут, когда откроют кибернетику, когда они станут такими, как мы.
– Понял тебя, Аполлон. Прежнее распоряжение остается в силе. У них странное свойство объяснять икс игреком. Где гарантия, что они не попытаются приписать нам все свои достижения? Между тем все, что они создали и создают, было и будет делом их собственных рук. И нечего примешивать к этому сверхъестественные силы. Например, нас. Все взорвать!
– Докладывает Нептун. Океанографический отряд закончил работу. Батискаф затоплен. Отбываем на космодром.
– Докладывает Плутон. Геологи взяли последние керны. Минут через пятнадцать-двадцать отбываем на космодром.
– Причина задержки?
– Цербер погнался за куропаткой. Вот паршивец!
– Ребята, погодите, не сворачивайте рации. Я Аполлон. Шеф, скажи ребятам что-нибудь красивое.
– Что ж сказать? Слушайте все. Поработали… э-э… хорошо. Хорошо, говорю, поработали. От имени руководства экспедиции благодарю и поздравляю весь коллектив…
– Внимание! Чрезвычайное сообщение. Прометей задержан на космодроме. Пытался взорвать ракету.
– Он сошел с ума. Эскулап, немедленно освидетельствовать этого безумца!
– Я Эскулап. Энцефалограмма хорошая. Отклонения от нормы незначительны. Он здоров.
– Дать его сюда! Прометей, я слушаю тебя. Прием.
– Шеф, я хотел, чтоб мы остались на Земле и помогли людям. Чтобы они были счастливы.
– Мальчишка! Они не созрели для этого. Они придут к этому сами. Я верю в них. А вот ты, как я вижу, не веришь.
– Шеф, я остаюсь на Земле. Я отдам людям свои знания, свой огонь.
– К твоему сведению, они просили у нас все что угодно, кроме знаний.
– А ты им предлагал знания?
– Ладно, договорим в пути. Марш в ракету! Ты отстранен от работы.
– Я же сказал, что остаюсь на Земле.
– Они убьют тебя и свалят это на нас.
– Я готов на все.
– Я не узнаю тебя, мой мальчик. Ты забыл родную планету. Ты чуть было не лишил нас возможности вернуться домой. Чем они тебя опоили? Что они с тобой сделали?
– А что они сделали с тобой? Почему ты скрыл от них, что мы не бессмертны? Почему ты допустил, чтобы они поклонялись нам, как божествам?
– Ну, слушай, это было сделано исключительно в интересах безопасности сотрудников экспедиции. И вообще на нынешнем этапе развития они еще не способны понять, кто мы такие.
– Вас они не поняли и сделали богами. Я понял их и стал человеком.
– Что-о?! “Вас”? “Человеком”? Связать его и затолкать в ракету! Мы будем его судить.
– Я Фемида. Даю справку. Если он человек, то действие наших законов на него не распространяется. Мы не имеем права брать его с собой.
– Понял тебя, Фемида. Закон есть закон. Развяжите его. Пусть у нас будет хоть один провожающий.
– Я Фемида. Даю справку. На планетах с незрелой цивилизацией присутствие местных жителей при запуске космического корабля не рекомендуется, ибо неизвестно, как они это воспримут и поймут.
– Ясно. Отправьте его куда-нибудь. Скажем, на Кавказ.
– Шеф, я Марс. Можно дать ему револьвер?
– Я Фемида. Даю справку. Передача техники существам незрелых цивилизаций воспрещается, ибо неизвестно, в чьи руки она в конце концов попадет и какое найдет применение.
– Шеф, но ведь он один из нас!
– Увы, он уже один из них. Слышал, что сказала Фемида? Прощай, Прометей. Надеюсь, что…
– Внимание! Я Меркурий. Согласно графику начинаю ликвидацию средств связи. Все радиостанции Земли прекращают свою работу.
– Я Шеф. Поправка. Временно прекращают. Гром и молния! Они уже породили Прометея!
Аркадий ЛЬВОВ Человек с чужими руками
У профессора Валка были странности. Собственно, сам профессор был убежден, что именно у него норма, а странности, или, точнее, аномалии, у всех прочих. Под прочими разумелись не только его сотрудники, но и вся та часть человеческого рода, которая имела неосторожность отстаивать привычки, чуждые. ему.
Работал профессор только стоя, у пюпитра, специально оборудованного для него. “Человек начался тогда, - неустанно повторял он, - когда вопреки воле творца ему удалось высвободить верхние конечности, чтобы с этим самым творцом состязаться. Но для чего высвобождать нижние конечности? Чтобы пользоваться задом? Заметьте, подавляющее большинство животных вообще не пользуется им, а остальные - в исключительных случаях. Кстати, поэтому они не страдают почечуем, то бишъ геморроем, и малоприятными перебоями в великих актах диссимиляции”.
Каждое утро, в шесть пятнадцать, Валк собственноручно чистил свой лучший костюм, прежде чем встать у пюпитра.
В театр, в гости можно заявиться в любом костюме, объяснял он, от этого никто не пострадает. Напротив, этим вы дадите своим ближним высококалорийную пищу для размышлений вслух. Но работа, труд - Валк держал перед носом оппонента безукоризненно выпрямленный палец - этого не потерпит.
Кстати, вспоминал он, Робеспьер, тяжело больной, даже на казнь явился в безупречном костюме, ибо безупречный костюм - это безупречная самодисциплина.
А великий Альберт, возражали ему, ведь он…
Что Альберт Эйнштейн, негодовал профессор, да, он подвязывал брюки веревкой, но когда, скажите мне, когда? Когда работал или тогда, когда принимал гостей? И наконец, взрывался Валк, в мятой пижаме и стоптанных туфлях дерзайте у себя в спальне - пардон, на кухне, - а ко мне извольте при полном параде.
– Как Робеспьер на казнь?
– Вот именно, - хохотал Валк, - на казнь, которая всю вашу жизнь будет откладываться со дня на день.
“Со дня на день, со дня на день”, - твердил он, хотя рядом уже никого не было. И так всю жизнь: со дня на день. А утром, в пятницу, двадцать седьмого июня, внезапно пришел день казни: в это утро сын профессора Валка, Альберт Валк из Центральной лаборатории лазеров, лишился обеих рук. Всю ночь накануне взрыва лаборатория работала.
Валку позвонили в семь, в восемь он уже был в клинике.
Сначала он надел нечищеный костюм, но едва захлопнулась дверь лифта, он тут же отворил ее и, поднявшись к себе, привел костюм в идеальный порядок, а затем отправился в клинику. Альберт был без сознания. Профессор снял простыню и сделал шаг назад. Это был очень странный шаг: профессор явно падал, но вместо падения получился шаг назад. Ему подставили стул, но он не сел, он только ухватился за спинку. Это продолжалось двенадцать секунд - так показала видеомагнитная запись.
Но никто, кроме самого профессора, не знал, каковы были его мысли в те двенадцать секунд. Никто не знал, что профессору отчаянно хотелось кричать, никто не знал, что профессор задавил крик чудовищной мыслью об убийстве и самоубийстве, никто не знал, что на двенадцатой секунде профессор решительно сказал себе: Валк, это не твой сын, Валк, ты должен, только ты. И никто не знал, что после этого приказа профессор стал другим человеком, с тем же именем - Александр Валк, - но другим, который уже ничего не боялся, потому что только в бесстрастии могло быть спасение.