В соседней комнате, где хранится всякое хозяйство, надеваю белые брюки и рубашку. Они хорошо поглажены. Это заботы Юли, старшей лаборантки. Другие надевают неглаженое.
Я люблю оперировать. Правда, сейчас острый опыт, то есть без соблюдения асептики, но все равно я хочу, чтобы было чисто и красиво.
Мою руки. Надеваю халат и перчатки. Все остановились и ожидают. Только Ира с двумя своими помощниками все еще склонилась над аппаратами. Наверное, что-то не ладится, а скоро нужно уже записывать. Вадим подмигивает:
— Техника подводит. (Озорные глаза. Веселый.)
— Ничего, как-нибудь справимся.
Собака лежит, разрезанная почти пополам. Операция трудная: нужно отделить сердце вместе с легкими от соседних органов, включить в артериальное и венозное русло специальную внешнюю систему трубок и резервуаров, позволяющих произвольно регулировать работу сердца. При этом кровоснабжение мозга не должно прерываться ни на секунду, чтобы не нарушить иннервации всего организма. Кроме того, нужно ввести несколько датчиков в артерии вены.
Оперировать меня научила война. Была настоящая хирургия. Но, между прочим, хирурги зря задаются: оперировать на собаке труднее, чем на человеке. Вот, например, эти легочные вены — они такие тонюсенькие, того и гляди порвутся.
Движения мои точны и ловки. Приятно. И ребятам нравится, я вижу. Они помогают хорошо. Это я их научил. Благодарны? Тебе хочется благодарности?
— Юра, сколько каналов вы сможете сегодня записать?
— Думали, десять, но два не работают. Придется ограничиться измерением.
— Это плохо, Юрка. Сам шеф включился, а ты не обеспечил техники.
Длинный нос у Вадима и брови черные. Кавказец он, что ли? Фамилия Пляшник — украинец? Одессит? Там все нации когда-то перемешались.
Ну вот, самое трудное позади. Сердце работает отлично, оно даже не заметило, что мы включили трубку в аорту и кровь идет через расходомер.
— Юля, гепарин ввели?
— Да.
— Кажется, нигде не кровит.
Это важно — перевязать все мельчайшие сосудики. Кровь лишена свертываемости, а опыт длится много часов.
— Сколько у вас приготовлено крови? Игорь, это ваш опыт?
— Мы заготовили только два литра, больше нет собак-доноров.
— Плохо.
— Иван Николаевич, вы же знаете, как работает наш виварий. Сами собак покупаем.
— Или воруем.
Молчу. Не в моей власти наладить работу вивария. Но Юра возмущается:
— Дать бы этому Швечику на партийном собрании! Такой проходимец!
— Уже давали. Чем-то он мил начальству.
— Говорят, Ивану Петровичу какие-то услуги оказывал.
— Вадим, не говорите так. Наверное, это просто сплетни. (Это я защищаю своего директора. Не думаю, чтобы он унизился.)
— Нельзя, Иван Николаевич, поступаться принципиальностью даже в мелочах.
“Как поучает, нахал!”
— Мало сил, Вадим. И не знаю, стоит ли их растрачивать на мелочи.
— Сомневаюсь, что это так. Все вы, старшее поколение, любите усложнять. Как найти границы между мелочами и важным?
— Зато вам, молодежи, все кажется просто. А это не так. Человеческие суждения субъективны и ограниченны, нужно это помнить. По одному и тому же вопросу разные люди имеют противоположные мнения и совершенно в них убеждены. Если говорить о примитивной принципиальности, то спор можно решить только силой. А истина, между прочим, может быть посредине. Самое главное, чему меня научил возраст, — это сомневаться. И пожалуй, искать компромиссов. Нe нравится, Вадим?
— Нет, не нравится. Швечик есть Швечик, сомнения и компромиссы тут вредны. И вообще мне непонятны ваши рассуждения. Честность есть честность.
— А об Иване Петровиче, который будто бы ему потворствует, вы можете сказать столь же категорично?
Вадим немного озадачен.
— Ну, где же ваша принципиальность? Если Швечик подлец, то его покровитель тоже? По законам формальной логики.
— Я должен подумать. Но, пожалуй, есть основания.
— Подумайте. Но помните, что все имеет меру. Все нужно пытаться выразить числом. Даже и такие понятия, как справедливость, добродетель. В сложных системах действует вероятностная логика, а не закон “все или ничего”. Он, кстати, отвергнут даже в физиологии.
— Формула относительности понятий, конечно, очень удобна. За ней легко спрятать и трусость и слабость. Все нужно оценивать, взвешивать, во всем сомневаться, а с действиями тем временем подождать. А потом и совсем увильнуть.
Мне нравятся его задор и непосредственность. Игорь делает ему знаки, чтобы замолчал. Политик. Все-таки я шеф.
Мы продолжаем работать. То есть мы занимаемся скрупулезным делом — перевязываем мельчайшие кровеносные сосуды. Голова свободна для мыслей. Отдельные реплики по делам не в счет.
— Юра, вы кибернетик. Выскажитесь!
Он немножко смущен. Даже покраснел. Его симпатии на стороне Вадима. Наверное, они все считают меня излишне щепетильным и трусоватым.
— Я попытаюсь. Машина делает так: она сравнивает одну цифру с другой и в зависимости от результата включает действие. Но мы, техники, имеем дело с простыми понятиями, где смысл цифр ясен. Я не знаю, как сравнивать сложные понятия из сферы этики, политики или философии.
— Кража есть кража: украл копейку или миллион.
Кто-то тихонько бросил:
— А почему-то наказывают разно.
Все заинтересовались спором, и это начинает мешать работе. Нужно заключать, хотя, кажется, у меня нет шансов убедить, их. Молодость судит слишком категорично. Попытаюсь.
— “Что такое хорошо и что такое плохо?” Помните у Маяковского? В физиологическом плане хорошо — это только возбуждение центра приятного. Вся деятельность человека — программы. Если они выполняются — хорошо. Препятствия — плохо. У животных программы — это инстинкты, а у человека, кроме того, — мораль, этика, нормы поведения. Они не одинаковы: есть классы, религии, философия, наука. Отсюда разная оценка поступков, разное добро и зло. Общество определяет его уголовным кодексом, а каждый человек — убеждениями, которые сильно деформируются субъективностью, зависят от животных программ — любви, голода, честолюбия… Критерии добра и зла, принятые в обществе, только тогда хороши, когда они обеспечивают ему устойчивость и совершенствование. Все. На этом, я думаю, нужно прервать наш спор, иначе опыт пропадет.
Пока я произносил свою речь, уже никто не работал — одни из интереса, другие из уважения. Не все эти мысли мне самому понятны, и я бы послушал ребят. Но дело не ждет, — Иван Николаевич, мы еще выскажемся по этим вопросам.
— Конечно. Буду очень рад. Но только не надо догм.
Нужно обговорить эти вопросы с Ленькой. Наверное, до самой последней минуты человек склонен интересоваться абстрактными проблемами.
— Но все-таки как быть: по мелочам грешить можно, а в крупном нельзя?
— Вадим, уймитесь. Мы проведем семинар на эту тему.
Хирургическая часть опыта закончена. Любуюсь: получилось хорошо. Сердце вместе с легкими полностью отделено от окружающих органов и свободно лежит в плевральной полости, соединенное сердцем только через аорту и полые вены, в которые вставлены трубки. Датчики приключены.
— Снимите наркоз, Мила. Совсем выключите закись.
Смотрим. Через несколько минут собака начала двигаться и открывать глаза. Значит, она жива, ее мозг продолжает управлять организмом. Кроме сердца.
— Как с аппаратурой? Можно измерять? И записывать?
— Да.
— Где программа опыта?
Мне подают длинный лист, где перечислен порядок нагрузок и измерений. Всего предполагается произвести семь испытаний почти с двумястами замеров. Это часов на шесть. Если, конечно, собака не умрет. Изменяя приток крови по венам и противодавление в аорте, будут определять производительность сердца.
Программа хорошая. Это Юра научил составлять такие — по примеру испытаний машин…
— Игорь, Вадим, Юра, прошу вас зайти ко мне в кабинет часа в два. Нужно обсудить некоторые вопросы. Семену Ивановичу я скажу сам.