Молчу. Не хватало еще заплакать. Сантименты.
— Так вы ошибаетесь. Мы вас очень любим. И не забываем, что вы сделали для нас. И ваши идеи присваивать не собираемся. А то, что я изложил, — это же вам принадлежит.
(Льстит. Все равно что “подать”.) Промолчим. Вот он продолжает:
— Но во всем нужна организация. Помните, мы с вами обсуждали принцип: “Благородные цели могут достигаться только благородными средствами”? Поэтому мы не будем лгать, изворачиваться, подхалимничать. Но мы не собираемся вести себя глупо. (Это значит — откровенно?) Курс будет прямой, но с маленькими зигзагами, с маленькой политикой. Не поступаясь принципами. Допуская только молчание. Мы покажем работу.
Мне не по себе. Я скажу ему это.
— Юра, мне страшно от того, что я услышал сейчас. Такой рационализм, такая продуманность, граничащая, прости, с цинизмом. Может быть, мне кажется? Я еще не освободился от сентиментальности. “Выгодно одно, другое”, “Подать”. Скажи мне, что за всем этим? Каковы стимулы?
— Стимулы самые благородные, даже сентиментальные.
“Служение людям” — это не устаревает. Будем строго следить, чтобы честолюбие нас не захлестнуло. Но делать дела мы будем разумно. Без громких фраз. Расчет, кибернетика.
Мы будем использовать имеющиеся возможности, пока не создадим другие.
Не знаю. Не знаю, что думать. Ясно, что у них будет позитивная программа, как организовать экономику, воспитание, человеческие отношения. Как рассчитать счастье и несчастье.
Как построить коммунизм.
— Ты изменился за последние полгода, Юра.
— Я много думал после разговоров с вами. Вы знаете, я теперь за правило взял: каждое утро час думать. Просто думать о каком-нибудь важном предмете — о кибернетике, психологии, философии. Немножко записывал. Получается очень интересно: сначала ничего не ясно, потом предмет как бы уступает и медленно проясняется.
— Ну ладно. Пойдем в операционную, посмотрим, что там. Потом мне нужно домой. Задал ты мне задачу. Все у меня сразу заболело.
Как все сложно в этом мире, угловато. Была жизнь, была лаборатория, работа, были помощники. Теперь все зашаталось.
Была еще любимая. Нет, там не было прочности. “А я думал, что ты — Джоконда, которую могут украсть…” Маяковский. Сегодня ее увижу. Домой. Успеть отдохнуть.
Идем коридорами молча. Почти все уже разошлись. Рабочий день кончился. Нет, в нашем отсеке жизнь бьет ключом.
Ого, какие перемены! Собака лежит на боку, уже без трубки. Дышит сама. Перехватил вопрошающий взгляд Вадима к Юре. Да, вот вы какие!
Подхожу к столу.
— В сознании?
— Да, вполне. Дружок! Дружок!
Открыл глаза, взгляд страдальческий: “Что вам еще нужно?” Усталый взмах хвоста. “Оставьте…” — Дайте фонендоскоп.
Послушал над сердцем, там, где выстрижена шерсть. Тоны ясные.
— Покажите таблицу и графики.
Все хорошо. Артериальное, венозное давление, пульс, дыхание. В крови, однако, избыток недоокисленных продуктов.
Насыщение венозной крови кислородом пониженное. Общий обмен тоже понижен. Видимо, есть некоторая эндокринная недостаточность. Гормоны еще не определены. Мочи маловато, но анализ ее хороший.
— Теперь нужны уход и контроль. Баланс газов, воды, солей, кислотно-щелочного равновесия. Записывать давление, периодические анализы выдыхаемого воздуха, электрокардиограмму делать. Собаке нужны наркотики, чтобы она не вырвала вам все датчики. Однако не слишком много, иначе дыхание ослабнет. Вадим, вам придется сидеть всю ночь. Оставьте себе биохимика, техника, чтобы записывал, ну еще лаборантов для помощи. Все нужно регистрировать по часам. Вечером мне позвоните.
Поглядел на всех: устали. Первая радость от успеха уже прошла. Теперь реакция. Хочется сказать теплые слова, но не умею. Все боюсь, что покажется казенно, что высмеют.
— Что же, ребята, потрудились вы хорошо. Опыт был чрезвычайно сложным, и все прошло гладко. Даже на диво гладко. Отличная работа. Теперь, наверное, можно идти домой, а, Юра?
— Пусть каждый закончит свою документацию, иначе до завтра позабудут. А потом, конечно, домой.
— В ресторан бы надо после такого дела! В “Поплавок” на реку!
Это Толя. Говорят, выпить любит. Но вообще стоит отметить.
— Это мысль хорошая, я вам советую. Жаль, что мне нельзя с вами. Я бы и так не пошел. Скучно мне в ресторане.
— Ну, будьте здоровы! Игорь, вы отпустили помощников из других отделов? Спасибо им сказали?
— Да, да. Все сделал. От лица службы.
— Так позвоните, Вадим. Пока!
На Юру не посмотрел. Не хочу.
Иду в кабинет.
Я еще заведующий этой лабораторией, но они уже не мои.
Похоже, что мне в самом деле пора умирать. “Мавр сделал свое дело…” Брось! Не строй из себя обиженную барышню. Жизнь идет своим нормальным путем. Все они тебя будут жалеть, поплачут. И ты должен радоваться, что есть такой Юра, способный взять лабораторию в крепкие руки и вести ее в правильном направлении. И хорошо, что он будет лучше тебя руководить делом.
Нет, мне не верится. Я — умнее, я — шире. Идеи, которые он высказал, — от меня.
Неправда. Они носятся в воздухе. И Юра помогал тебе их придумывать. Притом он понимает их конкретно, как инженер и математик, а не так расплывчато, как ты.
Не спорь. Иди домой.
Вечереет. Длинные черные тени. Последние тени перед закатом.
Сижу на балконе в кресле. Жду Любу.
Обедал, спал. Приятная вялость после отдыха.
Просто смотрю на улицу почти без мыслей. Жизнь идет своим чередом. И без меня — тоже. Если только не бомба.
Опыт прошел хорошо. Приятно. И в то же время как-то грустно. Ищу — почему бы. Это значит, что скоро должен собираться. Странно как. Если бы опыт не удался, можно было бы отказаться. “Зачем анабиоз — нельзя проснуться”.
Так можно маскировать свою трусость. “Поживу несколько лишних месяцев”. Теперь — нельзя. Шансы на “проснуться” прибавились. Раз первый опыт такой, даже без камеры высокого давления, то можно добиться.
Почему ты не радуешься? Надежда на долгую жизнь!
Зачем она мне? Тем более когда-то потом, не сейчас.
Предположим, проснусь. Что буду делать?
Брось! Будем смотреть, путешествовать. Любопытно. Ты же ученый! Выступать на вечерах с воспоминаниями: “Была великая война. Я служил доктором в медсанбате…” Люба сейчас придет. Кажется, лучше бы не приходила.
Остаться одному, одному уйти. Начнет тормошить: “Живи, живи!” Предлагала: “Давай брошу все, перейду к тебе. Буду до конца”. Может, лицемерила? Знала, что не соглашусь. Ни за что.
Брось! Сам дерьмо и других считаешь такими же. Трус и эгоист.
Прости меня, Любушка! Пожалуй, ты бы сделала.
Неужели могла бы? Но как же ей было бы потом? Как с детьми? Нет, так нельзя делать. Мать не должна так делать.
И я бы сам перестал ее уважать.
Когда ее нет, растет отчужденность. “У тебя есть дети, семья. У меня — одна работа и еще помощники. Юра, Вадим, Игорь, Поля”.
Помощники. Очень важно сознавать, что ты нужен кому-то. Необходим.
Вот почему мне грустно…
Что-то она не идет долго. Опять что-нибудь задержало.
Побудет час и заявит — “бежать”. Как я ей скажу о своем решении? Или опять по слабости отложу? Нет, больше нельзя. Тем более после удачного опыта.
Бедная — какое это будет бремя!
А ребята, по-моему, не верят, что я решусь.
Да ты и сам не веришь.
Нет, решусь. Палата: синий ночник над дверью. Тревожная, подозрительная тишина. Горячая подушка. Задыхаюсь.
В голове глухой непрерывный шум: у-у-у, у-у-у- “Приди, смерть, я больше не хочу ничего…” Чу! Ее каблучки стучат по асфальту. Она. Она!
Бежит, как девочка, стройная, тоненькая. Размахивает сумочкой. Смешная, милая походка. Немного подпрыгивает, голова закинута. Это она прибавляет себе значительности и роста. Решительный, серьезный доктор.
Вот увидел, и вся отчужденность сразу растаяла, как дым.
Ты так нужна мне, моя милая, так нужна!
Побегу встречать. Да, цветы нужно поставить на стол.