ХОТЯ это будет последняя книга нашего путешествия, но в ней снова опиеываетея первый полет на Марс. По свидетельству Рея Брэдбери, он состоялся в первый месяц последнего года XX века. Будем надеяться, что на самой деле полет состоится раньше, хотя и до срока, указанного американским фантастом, осталось ждать не так долго, меньше тридцати лет. Но главное — пусть те полеты на Марс и на другие планеты, которые совершит человек, совсем не будут похожи на описанные Реем Брэдбери. Пусть не самодовольство, не злоба, не ненависть, не торжествующая пошлость снаряжают в полет земные корабли. Именно для того и написал свою горькую и злую книгу «Марсианские хроники» Рей Брэдбери.
Марс в этом цикле новелл все время разный: то на нем есть марсиане, то их нет, то они вымерли давно, то недавно, то они коварные убийцы, то, наоборот, добрые и нежные души. Но ведь такие же разные и люди, которые начиная с «ракетного лета» 1999 года рвутся на Марс, невзирая ни на что. Туда летят и честные работяги, которым невмоготу жить на раздираемой противоречиями Земле, летят бравые американские парни, которым все равно, что Марс, что Вьетнам, было бы виски, летят негры. «…Высоко в небеса» — один из самых горьких рассказов писателя: негры, которым надоело терпеть расовый гнет в этой прекрасной Америке, купили себе ракеты и снялись все разом, до единого человека. Какой он там, Марс, неизвестно, но хуже, чем здесь, на Миссисипи, не будет.
И Марс полон предчувствием Земли, уже марсианские женщины и дети поют земные песни, хотя никто не знает, откуда они взялись. Но силы, которые противятся сближению людей из разных миров, еще очень велики. Кто погубил первые земные экспедиции? Может быть, древние марсиане с их утонченной культурой, закосневшие в своей политике изоляционизма? Вовсе нет. Землян погубили обыватели, которые везде и всюду одинаковы: и на Марсе и на Земле.
Первую экспедицию укокошил ревнивый супруг: что ему прилет корабля из другого мира, мелко отомстить жене за недоступный его пониманию интерес к землянам — это куда существеннее.
Вторую экспедицию принимают за сумасшедших. И никакие доводы не могут разбить этого мнения у такого обывателя, как мистер Ыыы, который, увидев что-то не укладывающееся в его привычные представления, скорее поверит в собственное безумие, чем отступится от мысли, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Третья экспедиция… О ней стоит поговорить поподробнее, нет, не о самой экспедиции, в ней не было ничего особенного, а вот рассказ, который так и называется «Третья экспедиция», особенный. Это один из лучших рассказов цикла, всего творчества Брэдбери, да всей мировой фантастики тоже. Поразительна смелость выдумки в этом рассказе.
Прилетевших астронавтов встречают их давно умершие матери, отцы, братья, мирно живущие здесь в типичном американском городке. Задурманив головы землянам рассказами о «второй попытке», «матери» и «братья» убивают доверчивых «родственников» с Земли. Да еще и издевательски хоронят их. «Духовой оркестр, играя „Колумбия, жемчужина океана“, прошагал в такт громыхающей меди…» Это тоже свойство обывателей — глумиться над трупами… Писатель должен был убедить нас в том, что астронавты, трезвые, нерелигиозные люди, поверили в жестокий розыгрыш марсиан. И Брэдбери сумел это сделать.
Фантастика — первое производное от слова «фантазия». Кстати, слово «фантазия», как и «Марс», тоже античного происхождения!
Брата бога сновидений Морфея звали Фантазом, его специальностью было вызывать иллюзии, кажущиеся образы. Фантазия в фантастике — редкое и ценное качество. Легко придумать самолет, летающий в 5 или 50 раз быстрее нынешнего. Труднее придумать, что придет на смену современному самолету, этому довольно-таки ненадежному транспортному средству.
Но все-таки и это прямая экстраполяция. Много труднее придумать то, что лежит за пределами человеческого опыта, быть первооткрывателем. У таких фантастов, как Берроуз, накопление фантастических элементов чисто количественное — есть люди с шестью конечностями, можно придумать с десятью, есть люди зеленого цвета, в следующей книжке мы найдем фиолетовых и т. д.
У Брэдбери нет никаких травоядных вампиров, но ситуация, придуманная им, куда более фантастична, она насквозь фантастична, но она и насквозь реалистична. Вот это и есть самое трудное — добиться достоверности выдумки, правды условности. Нет ни малейшей натяжки в том, что космонавты приняли маски за действительные лица. Даже капитан, сверхосторожный капитан, который все время помнит, что две предыдущие экспедиции непонятным образом погибли, даже он поддался на эту удочку: насколько точен психологический расчет неземных комедиантов. Они безошибочно сыграли на сентиментальных воспоминаниях детства, на яблочном пироге, приготовленном старой американской бабушкой в чисто выстиранном чепчике. Брэдбери не научный фантаст, его совершенно не занимает вопрос, как марсиане сумели в таком совершенстве воссоздать земной образец, как они проникли в воспоминания, запрятанные в глубинах памяти членов экипажа. (Ст. Лем в «Солярисе» попытался каким-то образом это объяснить.) Не знаю, как в них проникли марсиане, но писатель в них проник не менее глубоко. Скажем, все еще сомневающегося капитана Блэка встречает его невесть откуда взявшийся, давно умерший брат.
«— Ты?.. — пролепетал Блэк.
— Конечно, я, кто же еще!..
— Эд!
— Джон, бездельник!
— Ты великолепно выглядишь, Эд! Но постой, как же так? Ты ничуть не изменился за все эти годы. Ведь тебе… тебе же было двадцать шесть, когда ты умер, а мне девятнадцать. Бог ты мой, сколько лет — и вдруг ты здесь. Да что ж это такое?
— Мама ждет, — сказал Эдвард Блэк, улыбаясь.
— Мама?
— И отец тоже.
— Отец? — Капитан пошатнулся, точно от сильного удара, и сделал шаг-другой негнущимися ногами…»
Кто бы мог сохранить хладнокровие в такой ситуации? Сердце самого убежденного атеиста дрогнуло бы. Ведь все-таки это Марс, чужая планета, мало ли какие здесь могут быть чудеса.
В таких сценах фантастика достигает художественных высот отнюдь не вопреки тому, что она фантастика, а благодаря этому.
Здесь есть и человечность, и психологичность, и образность — все то, за отсутствие чего фантастику третируют как литературу второго сорта, и чаще всего справедливо. Но, как мы видим, квазинаучная сухомятица и дурная очерковость вовсе не такие уж непременные признаки жанра. Дело вовсе не в жанре.
Но вернемся к идейной стороне брэдбериевского цикла. В следующей новелле, «И по-прежнему лучами серебрит простор луна…», где описана четвертая экспедиция, мы начинаем подробнее знакомиться с теми, кто прилетает на Марс. И убеждаемся, что, может быть, марсиане не так уж были не правы, столь нелюбезно принимая гостей. Ведь это саранча, которая без разрешения прет на их родную планету и готова немедленно загадить все вокруг.
Но некому встретить распоясавшихся молодцов, марсиан уже нет, они вымерли от болезней, завезенных с Земли, — автор не щадит ни тех, ни других. Однако в рассказах Брэдбери, где часто изображается торжество пошлости, всегда найдется какой-нибудь просвет — непокорный человек или непослушный ребенок, росток, улыбка. Если марсиане сами не могут встать на защиту своей древней культуры, то появится землянин Спендер, который сделает это, который задохнется от ненависти к своим товарищам по кораблю, мечтающим, как бы поскорее открыть сосисочную среди этих кружевных развалин. Или того хуже: «Ведь вы слышали речи в конгрессе перед нашим вылетом. Мол, если экспедиция… удастся, на Марсе разместят три атомные лаборатории и склады атомных бомб».
Спендер поднимает оружие на эту «саранчу» и сам гибнет от руки капитана, единственного, кто понимает мотивы его поступка, Но все-таки дело мятежника не безнадежно проиграно. Даже среди переселенцев находятся славные люди, которые поддерживают честь человеческого рода, например, герой стихотворения в прозе «Зеленое утро». С такими людьми, оказывается, и марсиане могут завязать контакты, оказывается, у них нежная душа, они стремятся помочь всем («Марсианин»).