Он впервые ввел это слово.
И так оно и осталось: “хомофеноменология”. Несмотря на неудобопроизносимость. Из уважения к Старику? Вряд ли. Просто лучшего никто не предложил. Да и нужды особой в терминах Борис не видел.
А жизнь шла своим чередом.
Борис кончил биофак, кончил, если и не с блеском, то все же очень неплохо, настолько, что его оставили в аспирантуре. А когда он наконец защитил кандидатскую и смог ставить перед своей фамилией кабалистическое “к. б. н.”, Старик взял его к себе, потому что сам Старик был теперь директором Ленинградского филиала ВНИИППБ - Всесоюзного научно-исследовательского института перспективных проблем биологии, именовавшегося в просторечии “домом на Пряжке”. Нет-нет, потому лишь, что здание, в котором помещался филиал, было действительно построено на набережной Пряжки, там, где еще совсем недавно стояли покосившиеся двухтрехэтажные домишки.
Старик дал Баржину лабораторию и сказал:
– Ну а теперь работайте, Борис Вениаминович. Но сначала подберите себе людей. Этому вас учить, кажется, не надо.
Люди у Баржина к тому времени уже были. И работа была. Потому что началась она почти год назад.
В тот вечер они со Стариком сидели над баржинской коллекцией и рассуждали на тему о том, сколько же абсолютно неиспользуемых резервов хранит в себе человеческий организм, особенно мозг.
– Потрясающе, - сказал Старик. - Просто потрясающе! Ведь все эти люди абсолютно нормальны. Во всем, кроме своей феноменальной способности к чему-то одному. Это не патологические типы, нет. А что, если представить себе все эти возможности, сконцентрированными в одном человеке - этаком Большом Бухарце, а? Впечатляющая была бы картина… Попробуйте-ка построить такую модель, Борис Вениаминович.
Звонок.
Баржин задвинул ящики картотеки, вышел из чулана, погасил свет. Звонок повторился. “Ишь не терпится кому-то”, - подумал Баржин.
За дверью стоял Озол. Если кого-либо из своих Баржин и мог сейчас принять, то именно Озола.
Или Муляра, но Муляр где-то в Крыму. Ведь оба они не были сегодня в лаборатории, они “внештатные”.
– Привет! - сказал Озол. - Между прочим, шеф, это хамство.
– Что - это? - удивился Баржин. Он никак не мог привыкнуть к манерам Озола.
– Чистосердечное раскаяние облегчает вину, - мягко посоветовал Озол. Потом прислушался: - У вас, кажется, тихо? Ну, да в любом случае разговаривать на лестнице - не лучший способ. - Прошел в квартиру; не раздеваясь, заглянул в комнату. - Неужто я первый?
– Первый, - подтвердил Баржин, - И надеюсь, последний.
– Не надейтесь, - пообещал Озол и спросил: - Чем вы боретесь с ранним склерозом, Борис?
Тем временем он разделся, вытащил из портфеля бутылку вина, сунул ее в холодильник.
– Что вы затеяли, Вадим? - спросил Баржин.
– Отметить ваш день рождения.
Баржин крякнул.
– Нокаут, - констатировал Озол. - Вот они, ученые, герои, забывающие себя в труде!…
– Уел, - сказал Баржин. - Ох и уел же ты меня, Вадим Сергеевич! Ну и ладно, напьемся.
“Камин затоплю, будем пить…” - Цитатчик, - грустно сказал Озол. - Начетчик. Как там еще?
“Знает он или не знает? - размышлял Варжин. - Похоже, что нет. Но тогда почему не спрашивает, чем еегодня кончилось? Выходит, знает. Черт бы их всех побрал вместе с их чуткостью и тактичностью!” - Кстати, шеф, заодно обмоем маленький гонорар, - скромно сказал Озол.
– Что?
– “Сага о саскаваче”.
– Где?
– Есть такой новый журнал, “Камчатка”. В Петропавловске. Случайно узнал, случайно послал, случайно напечатали… Бывает!
– Поздравляю!
– Ладно, - буркнул Озол. - Поздравлять после будете. Потом. А пока накрывайте на стол. Ведь сейчас собираться начнут. Не у всех же склероз. А я займусь кофе. Что у вас там есть?
– Сами разберетесь, - сказал Баржин.
– Разберусь, естественно. - Озол скрылся в кухне, и вскоре оттуда раздался его страдальческий голос: - И когда я научу вас покупать кофе без цикория, Борис?
“Знает, - решил Борис. - Конечно, знает. Ну и пусть”. Почему-то ему стало полегче - самую малость, но полегче.
Озол таки знал.
С самого утра у него все валилось из рук. Даже правка старых рукописей - работа удивительно интересная, которой он всегда вводил себя в норму, - и то не шла.
Он пытался читать, валялся на диване, курил… С четырех начал дозваниваться в лабораторию - тщетно! И только около семи ему позвонил Гиго.
Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо… Но и не трагедия.
– С шефом здорово неладно, - сказал Гиго. - Я, конечно, понимаю, что ему тяжелее всех нас, но… Он даже не попрощался ни с кем. Я такого не помню.
Ну конечно, это же Баржин, “счастливчик Баржин”, не знавший еще ни одного поражения…
– Ладно, - сказал Озол. - Это поправимо. Кстати, ты не забыл, что шеф нынче именинник?
– Но он никого не приглашал.
– Я приглашаю. - Озол повесил трубку.
Ему не нужно было напрягать воображение, чтобы ясно представить себе, как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей,
…Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную. Перегуд сел в кресло - большое, удобное, охватывающее со всех сторон кресло энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать - три раза в секунду - лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Зойка с Лешкой и Ворей-бис замерли в машинной, куда подавалась информация со всех налепленных на Перегуда датчиков. У дверей наготове стоял Зимин - на случай экстренной медицинской помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь могла бы понадобиться, довольно трудно.
Слишком проста вся схема эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой горца прогуливался по коридору, где толклась молодежь из обеих зкспериментальных групп.
Время остановилось…
И теперь, трясясь через весь город в старенькой “Волге” - ему всегда удивительно везло на такси, - Озол думал, что в неудаче этой есть определенная закономерность. Яновский… Впрочем, это последнее дело - махать кулаками после драки. Ведь когда Баржин привел Яновского в лабораторию и сказал, что “Михаил Сергеевич любезно согласился принять участие в наших опытах”, - Озол был так же доволен, как и все остальные. Это сейчас легко говорить и думать, что уже тогда у него было какое-то предубеждение… Не было. “Задним умом все мы крепки. А тогда…” Яновский был человеком в своем роде удивительным. С детства он обнаружил в себе способность к внушению и нередко ею пользовался - и в играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал постарше - в отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, кончил его и стал врачом-психотерапевтом. По отзывам - врачом неплохим. Но в один прекрасный день он сменил белый халат на черный фрак и стал выступать на сцене - новый Вольф Мессинг или Куни. Успех он имел потрясающий, на его вечера народ валил толпами. Как Баржину удалось уговорить его принять участие в эксперименте, до сих пор неизвестно. И все же… Было в Яновском что-то излишне, как бы это сказать… эффектное, что ли. Этакий новоявленный Свенгали. В кино бы ему - играть “Властелина мира”. Но это опять же задним умом…
Сам Озол был вовлечен в орбиту хомофеноменологии примерно через год после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды Баржин наткнулся на научнофантастический рассказ, в котором некий Озол писал о неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея как таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно. Но Озол нашел любопытное решение: стресс, но стресс “пролонгированный”, длительный и управляемый. Лонгстресс. Баржин показал рассказ Позднякову.
– А что? - сказал Леша. - В этом есть нечто… Я и сам об этом думал. Прикинем?
– По-моему, стоит, - сказал Баржин. - Так что ты прикинь, а мы поищем этого парня.
Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза писателей, но состоял в какой-то секции, и адрес Баржину дали сразу же. С такими людьми Баржину еще не приходилось встречаться. Было Озолу от силы лет тридцать; он был лохмат, бородат и усат - истинно поэтическая внешность. Резкий, угловатый, иногда он был совершенно невыносим. И в то же время Баржин готов был голову дать на отсечение, что Озол талантлив.