– …Извините меня, Евгений Петрович, - услышал он нервный высокий голос, входя в комнату, - но в моей практике и, насколько мне известно, вообще в медпрактике, любые кончины относятся к одной из трех категорий: естественная смерть - от болезней, несчастных случаев, от старости… я знаю, от чего еще! - насильственная смерть типа “убийство” и насильственная смерть типа “самоубийство”. Иных не бывает. Поскольку никаких признаков, подводящих данный случай под первую категорию, нет, я и взял на себя смелость…
Все это говорил, потряхивая лысой, обрамленной по периферии черными короткими волосами головой, маленький полный мужчина, обращаясь к высокому худощавому человеку и стоявшей рядом с ним женщине в халате с зелеными, синими, желтыми и красными полосами. Услышав шаги, он замолк. Все обернулись.
– А вы, наверно, из милиции… простите, из прокуратуры? - произнес лысый коротыш. - Вот и хорошо - если вообще в данной ситуации возможно хорошее! Будем разбираться вместе. Позвольте представиться: Штерн, кандидат медицинских наук, врач академика Тураева. Это Халила Курбановна… - он запнулся на секунду, - жена покойного. (На уме у него явно было слово “вдова”, но не так-то легко первым произнести его.)
Женщина в халате грустно взглянула на Коломийца; у нее были тонкие восточные черты лица, почти сросшиеся над переносицей черные брови, большие темные глаза. “Таджичка? Нет, скорее туркменка, таджички круглолицы”, - определил Стась.
– Это… - Штерн несколько театральным жестом показал на второго мужчину.
– Загурский, - тот корректно наклонил седую красивую голову.
– Евгений Петрович, заместитель Александра Александровича, член-корреспондент Академии наук и профессор, - дополнил Штерн.
Он явно вносил в обстановку некую не подобающую случаю суетливость.
Третий мужчина, которого Штерн не представил Коломийцу, лежал на диване из черной кожи, словно прилег отдохнуть. Он был в белой нейлоновой рубашке с завернутыми рукавами, серых легких брюках и шлепанцах. Курчавые темные волосы с сильной проседью на висках, длинное худое лицо, подтянутые щеки, тонкие иронические губы. Выражение лица усопшего было тоже спокойноироническим, с легким оттенком недоумения.
Стасик, в свою очередь, отрекомендовался и приступил к делу.
Собственно, он не совсем ясно представлял, что делать и как себя вести: с первого взгляда ему стало понятно, что ничегошеньки здесь, кроме обычной смерти, не произошло; стало быть, его прислали для соблюдения проформы, чтобы удовлетворить… “Ну ладно, пожалуйста, удовлетворю!” Он решил отделаться минимумом: осмотр, показания присутствующих, кого подозревают (если они кого-то подозревают) - и все.
И без протокола с понятыми - незачем, поскольку не было официального заявления.
Осмотр трупа не дал ничего.
На теле академика Тураева признаков насилия не оказалось.
Штерн подтвердил предположение Коломийца, что смерть наступила около пяти часов утра, то есть шесть часов назад. Одежда на покойнике также была в полном порядке; разрывы и разрезы тканей, а также пятна крови (да и вообще какие-либо пятна) отсутствовали.
Стасик сфотографировал труп.
Осмотр комнаты, к которому Коломиец затем приступил, предварительно удостоверившись, что все здесь оставалось с момента обнаружения трупа без изменений, также ничего к картине происшедшего не прибавил. В комнате имелись два мягких поролоновых полукресла с сизой обивкой, упомянутый уже диван, на котором лежал покойник, большой письменный стол (на нем - журналы, книги, четвертушки бумаги с записями и без таковых, стаканы с остатками чая и кусочками лимона), стеллажи с книгами вдоль боковой стены (“Для академика книг не так уж много, - отметил про себя Стась, - но, видно, большая часть осталась на городской квартире”); угол у окна занимал фикус в дощатом ящике.
С потолка из лепной розетки свисала люстра с четырьмя светильниками (три по краям и один в центре). Пол был паркетный, потолки и стены покрывала приятная для глаз светло-бежевая краска. Но главное, что ни на чем не имелось следов ни борьбы, ни чьего-то незаконного вторжения; напротив, все было ухожено, протерто от пыли, чисто.
Коломиец открыл окно, за которым был красивый пейзаж с прудом и лесом; в душе смеясь над собою, исследовал шпингалеты (исправные), стекла (целые), внешнюю поверхность стены (ровную).
“На кой черт меня сюда прислали?” От раздражения ему снова захотелось курить.
Опрос присутствующих тоже ничего не дал. Вдова “потерпевшего” с экзотическим именем Халила Курбановна (отзывавшаяся, впрочем, и на имя Лиля, как заметил Стась) показала, что, когда муж работал - а работал он почти всегда, - то и ночевать оставался в этой комнате; поскольку он часто засиживался до глубокой ночи, то затем обычно спал до позднего утра. Поэтому она сначала и не встревожилась. Встревожилась только в одиннадцатом часу утра: завтрак готов, он сам просил вчера к этому времени, а его все нет. И не слышно было, чтобы он ходил, а, работая, он всегда ходил взад-вперед; значит, еще не вставал… Говорила вдова почти без акценту, только в интонациях прорывалась некоторая гортанность.
Она сначала позвала его, затем поднялась в мезонин, чтобы разбудить, и… Тут сдержанность оставила Халилу Курбановну: голос прервался, в глазах появились слезы. Через минуту она справилась с собой, продолжала. Шурик был мертв, был уже холодный.
Она вызвала по телефону Исаака Абрамовича и Евгения Петровича.
На вопрос следователя, поддерживает ли Она заявление гражданина Штерна, что кончина академика Тураева содержит состав преступления, женщина, подняв и опустив худые плечи, сказала устало: “Я… не знаю. Не все ли это теперь равно?” А Штерн не замедлил с ехидной репликой: “Это вам самому надо бы установить и решить, молодой человек”.
Стасик смолчал, но в душе озлился еще более. “Ладно, будем устанавливать!” Где в эту ночь спала жена потерпевшего?
Внизу, ответила она, в спальне.
(“Вот, пожалуйста, можно проверять: действительно ли она ночевала дома. Установил бы, конечно, что так и было, но нервы бы потрепал, опозорил бы женщину. Пожилой человек, - Коломиец скосил глаза на Штерна, - лысый, а не понимает!…”) Когда она последний раз видела своего мужа живым? В половине одиннадцатого вчера, - ответила вдова, - Шурик крикнул сверху, чтобы она приготовила им чай, она приготовила и принесла.
– Кому это им? - сразу ухватился следователь. - С кем он был?
– С Евгением Петровичем, они вчера вместе работали.
“Так!…” Стасик мысленно потер руки: его начало забавлять то, как выработанная веками процедура следствия сама, помимо воли ее участников, придавала происшедшему криминальный смысл. Ввоздухе явственно начало попахивать сомнениями, а возможно, и умыслом. Он устремил взгляд на Загурского - и почувствовал, как тот, огорченный до сих пор только смертью друга и начальника, теперь стал испытывать более личные чувства.
По какой причине товарищ Загурский находился вчера в столь позднее время у академика Тураева? Работали вместе над новой теорией; он и Александр Александрович в течение двенадцати лет были соавторами статей, монографий и даже учебников физики. Это было сказано с полным самообладанием и некоторым даже упреком - будто сотрудник горпрокуратуры обязан знать авторов и соавторов, занимающихся теоретической физикой! В котором часу он ушел? В одиннадцать, полчаса спустя после того, как Халила Курбановна угостила их чаем. Вдова согласно наклонила голову. Он, Загурский, иной раз и ночевать оставался здесь - когда они, бывало, увлекутся с Александром Александровичем и заработаются; но на сей раз дело не клеилось почему-то; оба сочли за лучшее расстаться на пару деньков, обдумать все независимо, чтобы затем встретиться и обсудить.
К тому же у него, Загурского, накопились дела по институту: организация симпозиума, текучка, все такое.
– Выходит, товарищ Тураев эти дни в институте не был?
– Совершенно верно.
– Он, что же, был болен?
– Нет… он просто работал дома.
– Так… - Стась закусил нижнюю губу. - Значит, вы были последним из видевших Тураева живым?