Море. Они и поженились-то не как все люди. Они поженились в шторм, на корабле, в открытом море. У них не было никаких документов, справок. Даже простенькой медицинской справки. Им выдали свидетельство о браке - маленький шедевр, исполненный в акварели и заверенный личной печатью капитана. Вся команда корабля и все пассажиры пили за их здоровье. И капитан разбил о палубу хрустальный бокал. Даже море ревело в их честь. Они получили тогда тысячу подарков. И все были счастливы: и они, и капитан, и экипаж, и пассажиры.
Аристотель при этом воспоминании глубоко вздохнул и придал лицу спокойное, почти беззаботное выражение. Она еще ничего не знала и шла радостная и возбужденная купанием. Она еще играла с волной, ничего не подозревая.
Сев рядом с мужем прямо на горячие камни, она провела руками по купальнику, отжимая воду. Посерьезнев, спросила:
– Что сказал доктор, Ари?
Он молчал, не зная, с чего начать. Глаза у нее стали жесткими и совсем черными. Пропали даже коричневые пятнышки на зрачках.
Она с беспокойством повторила:
– Что сказал доктор, Аристотель?
Растерянный, остро жалея ее и себя, он неожиданно сказал. И это тоже произошло помимо него.
– Доктор сказал, что ребенок не должен родиться!
Оживление, еще остававшееся на ее лице, как будто унесло острым ветром, дувшим с моря. Она спросила: - Почему?
– Потому что ребенок может родиться без рук.
– Почему? - упрямо повторила она.
– Потому что генетический код наследственности разрушен радиацией. Это все из-за атомных войн и испытаний, - извиняющимся тоном объяснил он.
Она заплакала. Неожиданно.
Не дослушав фразу. Она плакала, нагнув голову к голым коленям, и на ее шее, у самого плеча, вздрагивала какая-то мышца.
Он стал гладить ее по плечу.
Она обхватила рукой его кисть.
Погладила.
– А ты что думаешь?
– Может, пусть он родится? - неуверенно сказал Ямамото.
– Без рук?
– Делают же протезы! - Он был совершенно подавлен. Сейчас все обрушилось на него.
– Протезы у детей временные, - возразила О-Мару, продолжая безотчетно гладить его руку, - они хрупкие, ломаются. Ребенок не может достаточно надежно ими владеть. Боже мой, - она опять заплакала, - никогда ни одна женщина не сможет погладить его по руке…У него будут кибернетические механизмы вместо рук. Совершенно одинаковые, выпущенные на конвейере аппараты…
– Когда он вырастет, ему поставят биопротезы, - попытался возразить он, - и он сможет ими работать не хуже других людей.
– Я не хочу! - закричала она. - У людей живые руки разные… Твоя правая - сильнее и больше, - е нежностью сказала она, - а на левой на пальцах выросло несколько волосинок.
Она встала.
– Я пойду пройдусь. Не ходи за мной, милый.
– Я не могу оставить тебя одну! - заволновался Ямамото.
– Не беспокойся, ничего со мной не случится. Я ничего не собираюсь с собой делать. Мне только хочется побыть одной. Подумать. Ты не сердись на меня!
– Хорошо.
О-Мару встала, накинула на еще мокрый купальный костюм халат и пошла вдоль моря, осторожно ступая голыми ногами по дороге.
Ямамото долго следил за ее фигуркой в синем халатике-кимоно.
А когда она скрылась за деревьями, задумчиво посмотрел на свои руки.
– Как она заметила, что мои протезы прижились по-разному? - прошептал он.
ДМИТРИЙ БИЛЕНКИН Место в памяти
– Вы директор Мемориала?
Я поднял голову и увидел человека, который был так стар, что казался плоским. Немнущийся костюм обвис на нем складками и, когда старик двигался, перемещался как-то вслед за телом, словно раздумывая, не заявить ли о своей полной самостоятельности.
– К вашим услугам! Пожалуйста, вот кресло. - Я придвинул кресло, куда он опустился, согнувшись под прямым углом.
Минуты две старик молча меня разглядывал. Глаза у него были маленькие, под редкими седыми бровями, такого невыразительного мышиного цвета, что мной овладели дурные предчувствия.
– Значит, я разговариваю с директором, - сказал он утвердительно. - Должен обратить ваше внимание на то, что в подведомственном вам учреждении происходят форменные безобразия.
Он сделал паузу, будто ожидая чего-то, какой-то обязательной с моей стороны реакции. Но я слушал как ни в чем не бывало.
– Так вот, - голос его стал скрипучим. - Ваш Мемориальный центр обратился ко мне, как положено, с просьбой продиктовать свои воспоминания. Я отнесся к задаче со всей ответственностью, так как понимаю то воспитательное значение, которое имеет опыт старшего поколения, ценность тех жизненных наблюдений и выводов, которые мы накопили.
Уже на пятой минуте его монолога в стуле подо мной объявились твердости, которых я раньше не замечал. Вообще захотелось перевести взгляд куда-нибудь за окно, где реяли птицы.
– …Значение Мемориального центра заключается в том, что он является преемником опыта, который… Каждый человек имеет право, которым нельзя пренебрегать без ущерба для общества, а потому сотрудники Мемориала и управляемые ими машины должны и обязаны относиться со всей ответственностью…
Я покорно кивал. Поправлять его явно не имело смысла. Мемориальный центр действительно великое достижение кибернетики, но отнюдь не “полное собрание мемуаров” всех и каждого (“мемуров”, как выразился один такой же вот посетитель). Да, любой человек вне зависимости от возраста, подключившись к нашему каналу, может рассказать свою жизнь со всеми ее мельчайшими, близкими сердцу подробностями (тайну авторства гарантирует закон). К старикам мы обращаемся особо, просим, убеждаем их, если они сами не беспокоят наши машины. Миллионы судеб, миллионы неповторимых поступков, движений души и мысли, все личное, что исчезало со смертью, теперь собирается, хранится, живет вечно, я богатству этому нет цены.
Неважно, что в воспоминаниях истина порой подменяется вымыслом или приукрашивается воображением; существенно и то, что было, и то, что придумано, - ведь это тоже жизнь! Надо лишь не путать одно с другим, для того и существуют особые фильтр-системы, чтобы сортировать и оценивать. Вот тебе, социолог, педагог, историк, психолог, миллионы безымянных доверительных записей, что подумал и почувствовал человек, как он поступил в той или иной ситуации, - черпай, осмысливай, выводи закономерность. Теперешний прогресс этих наук был бы невозможен без нашего Центра. И расцвет литературы, кстати, тоже. Со сколькими людьми мог встретиться писатель прошлого, сколько сокровенного улавливал его глаз? Теперь ему открыта душа тех, кого нет более, слова, которые говорят однажды, мысли для себя, поступки, чей облик неповторим.
Чем же мы, однако, провинились перед этим старцем?
– …Исходя из сказанного, я решил осведомиться, сколько ячеек памяти занял мой рассказ. Что же выявилось? Вас интересует, что дала проверка?
Размеренный голос старика возвысился. В нем появилось нечто железобетонное - несокрушимая уверенность в своей правоте. Правоте и праве. С меня разом слетела вся одурь.
– Так вот, - в его взгляде появился оттенок подозрительности, - выяснился безусловно неприглядный факт. Очень неприглядный факт. Информационная служба выдала мне справку, из которой следует, что моим мемуарам отведено… - он помедлил секунду, - ноль ячеек!
Он выждал, чтобы я осознал всю тяжесть факта, и заговорил уже с заметным волнением.
– Ноль ячеек, слышите? То есть ничего! Как это могло произойти? Как это прикажете понимать?
Понимать тут было нечегo, мне все сразу стало ясно. Резерв наших меморотек огромен, но не бесконечен, и лишнего мы позволить себе не можем. То, что машина ничего не извлекла из его повествований, означало одно: они были пустышкой. В них отсутствовало все личное, неповторимое, свежее, а была в них лишь шаблонная банальность, которую машина отсеяла как зряшный мусор.
Все оказалось мусором, все штампом, ни одной своей мысли, неподдельного чувства или хотя бы нового факта. Теперь надо было выкручиваться, - быстро, осторожно, не травмируя старика.