– Он показывал мне коробку, - сказал Писатель между двумя затяжками, не спуская глаз с ее лица.
– Показывал? - Она задохнулась, - Так, значит… О боже! - Тут же спохватилась: - Да это чепуха. Сказки! Я никогда не поверю…
И замолчала. Потому что увидела на письменном столе выглядывающий из-под бумаг угол знакомой серой коробки. Взяла в руки, повертела. Сомнений быть не могло - это был он, “аппарат воздействия”.
– Выкрал. Увез…
Опустившись в кресло, она продолжала разглядывать аппарат, который лежал у нее на коленях.
Потом подняла глаза на Писателя и сказала, решившие:
– Ну хорошо. Пусть так. Теперь я вам все скажу. Все как есть. Он просто гипнотизер. И гипнотизер действительно блестящий, выдающийся, очень талантливый. Личное дарование… плюс метод, который он разработал. Он и мне передал, я его ученица. Вот вы сейчас убедитесь!
…говорю. Отец, слушая меня, не останавливается, идет дальше, мы огибаем угол дома, заворачиваем за него.
– Ах, вот как. - Отец как будто что-то взвешивает, обдумывает. - Тебе не нравится синий? Больше нравится рыжий? Ты переменил решение? Ну что ж!
Я понимаю, что сейчас произойдет ужасное, хочу помешать отцу, повиснуть на его руках, хочу плакать, просить прощенья, кричать, что я больше не буду, что я дово: лен синим, очень доволен. Но ничего не успеваю, каменею, не могу пошевельнуться, руки прижаты к бокам, горло сдавлено.
Отец спокойно, неторопливо, не меняясь в лице, открывает коробку.
Бросает на тротуар синий красавец-самолет, самолет грешит, отец поднимает ногу, наступает на него… раз и другой… я хочу зажмуриться, не видеть, не знать, но не могу, смотрю, и горячие горькие слезы…
Все вернулось. Стены кабинета, занавеси, лицо чужой женщины.
В чем дело? Ведь первый раз было другое, совсем другое. Ах да, изобретатель изменил настройку аппарата, при мне вертел рычажки.
Та настройка была идеализирующая, а эта, очевидно…
Писатель спросил:
– А вы можете повторить это без коробки?
И протянул руку, чтобы взять у нее аппарат.
Но не успел.
Она закричала: - Назад! Не трогать!
И прямо перед собой Писатель неожиданно увидел нацеленное на него дуло маленького дамского револьвера. Откуда Медея его извлекла - он не успел заметить. Из кармана брюк, что ли?
Не очень-то приятно, когда красивая женщина с решительным лицом держит твердой рукой маленький дамский револьвер, нацеленный тебе прямо а живот.
Тут не до шуток.
– Руки вверх! - скомандовала Медея.
– По-моему, это лишнее, - сказал Писатель, не поднимая рук. - Конечно, если вы будете настаивать, сударыня…
Она не настаивала. Она кусала губы и раздумывала - о чем? Его, естественна, интересовал ход ее мыслей. Мало ли до чего она могла додуматься, не спуская пальца с курка. Он. старый солдат, хорошо знал, что оружие иногда подсказывает человеку самые странные и ненормальные поступки. Оружие ведь сделано для уничтожения и, как всякая вещь, помнит, для чего сделано.
– Знаете, поднимать руки - это как-то глупо, - сказал Писатель, разглядывая на близком расстоянии черное отверстие ствола. - В этом есть что-то театральное. Тут в смешном положении и тот, кто поднимает руки… и тот, кто командует.
Она сказала медленно, как бы раздумывая вслух:
– Об аппарате достоверно знаете вы один. Только вы один держали его в руках… Значит, если я сейчас…
Дуло пистолета, направленное до этого ему в грудь, поднялось до уровня лба. Теперь оно было нацелено между глаз Писателя. Неприятный холодок пополз у него по спине. Рука Медеи помедлила и начала понемногу спускаться вниз, но очень нерешительно. Потом опять поднялась…
Писатель разозлился. Он не привык быть игрушкой в руках других. Привык сам решать свою судьбу.
– Ну, стреляйте, - сказал он сквозь зубы, пристально глядя ей в глаза.
Встал со стула и, огибая письменный стол, держась к нему спиной, медленно двинулся ей навстречу.
Внезапно она уронила револьвер на ковер. Закрыла лицо руками.
Плечи ее тряслись от рыданий.
Он спокойно подобрал револьвер с пола, поставил на предохранитель, положил на всякий случай в карман своей куртки. Такие нервные особы иногда довольно круто меняют решение.
– Успокойтесь. Придите в себя Хотите, я сварю вам черный кофе? Ничего страшного не произошло. Как вы сейчас себя чувствуете?
Она сидела в кресле, по-прежнему не отнимая рук от лица. Писатель решил, что надо дать ей оправиться, не стал больше задавать никаких вопросов.
Он пошел на кухню, налил стакан воды и принес. Медея сидела, устало уронив руки на колени. Глаза у нее были заплаканные, но, когда он вошел, она нетерпеливо, раздраженно отвернулась к стене.
Не стала пить, оттолкнула его руку со стаканом.
– Видите ли, сударыня, что касается вашей версии о сумасшествии… - сказал Писатель, стряхивая капли воды с рукава домашней куртки. - Я бы не советовал вам на ней настаивать. Аппарат явно известен не мне одному. Известен, скажем, сотрудникам компании “Око Ра”. Иначе компания не преследовала бы изобретателя так настойчиво. Они там не любят сорить деньгами, а преследование стоит денег - и немалых. Очевидно, совет генерал-директоров считает вашего мужа вполне нормальным, а аппарат - реальностью. Да он мне сам сказал, что Флора, знаете, эта бывшая…
Из всего, что Писатель говорил, она, кажется, услышала только женское имя - Флора. И вскинулась с невероятной яростью, как пантера, которая бросается на добычу. Писатель даже испугался.
– Вот… стоит. ему уйти. Ня нето.вешаются женщины… Он будет на виду, в почете, у него будет своя жизнь, Я украла его у всех, спрятала… Я никогда не думала, что из этого что-то может выйти. Что он найдет… Я давала деньги, я тянула из себя жилы для того, чтоб он искал, искал хоть всю жизнь, если это доставляет ему удовольствие. Но не для того, чтоб он нашел!
Пятна румянца рдели на ее щеках, волосы растрепались, было даже как-то жутковато на нее смотреть.
Кулаки ее были прижаты к груди, она сжимала пальцы так сильно, что костяшки побелели. И говорила, говорила, точно вознаграждая себя за многолетнее молчание, привычную скрытность:
– Когда мы с ним познакомились… у него была тетрадь, озаглавленная: “Дезидерата”. Ну, все знают, что это означает. “Желаемое”. Так пишут в библиотеках на списках книг - желаемое, то, чего у нас нет, что мы хотим… А он заносил в эту тетрадь свои идеи, замыслы… то, что он мечтал найти, осуществить. Писал об этих проклятых “лучах воздействия”, о будущем аппарате. Помню, я, смеясь, положила ладонь на эту тетрадь. И сказала вроде как шутя: “О, как я хотела бы стать вашей Дезидератой!” Это было так давно. Я была тогда наивна и думала, что жизнь - это исполнение желаний… поиски идеальной гармонии, которая достижима.
Ее темные глаза смотрели мимо Писателя. Помнила ли она, где находится, с кем разговаривает, зачем сюда пришла?
– Так я и не стала его Дезидератой Дезидератой осталось вот это. - Взвесила на ладони рат. - Это перетянуло. - Усмехнулась. - Да, он мне не изменял, оя ведь порядочный, честный человек, добрый малый. И когда ему было изменять? Он терпел меня рядом с собой, привык, что помогаю ему жить, работать, даже, иногда зам-ечал, что я женщина. - Порывисто повернулась к Писателю. - Хотите знать, когда я была по-настоящему счастлива? Месяц. Один месяц за все эти годы. Когда после одного неудачного облучения…
– Он впал в странное состояние полусна?
– Да. - Она не удивилась, что он знает, не задержалась на этом, ей было не до того. - Страшно выговорить, я иногда мечтаю по ночам… а что, если бы он опять стал такой, как в тот месяц… или слепой. Как бы он во мне нуждался, как ждал моих шагов, прислушивался…
Она замолчала. Что-то ее насторожило. Писатель положил ей обе руки на плечи, заставил ее присесть на корточки, спрятаться за стол.
Из-за полуоткрытого окна спрашивали:
– Писатель… тут живет Писатель?
Голос был женский. Серебристый, необыкновенно чистый и обольстительный.