— Вот вам ваша промежуточная форма, причем живехонькая, — мрачно заскрипел голос Куницына, и певуче согласилась Тосико Йоцуя:
— Да, скорее всего родственная тупиковая ветвь, аналогичная нашим гориллам…
А может быть, иная раса? Значит, над «лесом» уже кружили гравиходы с телелокаторами. Но те, кто сидел там у экранов, явно не понимали того, что вдруг с потрясающей ясностью сообразила Виола. И Рагнар с обвившейся вокруг него Наилей тоже ничего не поняли даже тогда, когда рванулся со спины великана детеныш, но не взлетел — что-то держало его намертво, он весь переливался огнями и бился, как бабочка в руке… И другие забились, пытаясь оторваться, но не смогли, и все вдруг обмякли, стали плоскими и на глазах побелели. И тогда, глядя на вялые, растекающиеся, как медузы на воздухе, тела детенышей, Виола вдруг ощутила, что они погибли.
Несколько новых маленьких летунов опустились на гостеприимную спину.
Виола без колебаний вырвала из кобуры парализатор, предписанный к ношению на планетах, где предполагается разумная, но незнакомая жизнь.
Огромная волна прошла по телу химеры, испуганно взлетели малыши, отрываясь от сразу ослабевших спинных присосков. Перед Виолой плясал маслянистый гриб — гигантская медуза, то обнажавшая, то прятавшая клубок щупалец под животом.
Опять коснулось что-то воротника… Она резко обернулась.
Кругом, словно в изумлении, причудливо изогнулись «полипы». С неба празднично сияли лучи прожекторов, держа в перекрестии поляну с людьми и неподвижным хищником, на плече Виолы лежала, волнуясь перепонками и часто дыша, маленькая универсальная химера.
ИГОРЬ РОСОХОВАТСКИЙ
КОМАНДИР
Острие самописца вывело на ленте пик — и голова Андрея откинулась вправо. Пик — спад — пик — спад: голова металась вправо-влево. Мутные капли пота дрожали на его лбу, глаза были закрыты сине-желтыми веками. Все мне казалось сейчас нереальным: и эта голова, и светящиеся индикаторы модулятора, и змеи магнитных лент, и сам я у постели умирающего Андрея.
— Шестая программа, — я отдал команду компьютеру, управляющему модулятором. Послышался щелчок, шевельнулся наборный диск…
— Мать, а мать, — внятно позвал Андрей, — спой мне песню. Ты знаешь какую!
Манипулируя кольцом, я пытался нащупать поправку в модуляции. А он продолжал:
— Спой, мать…
Я снова потянул к себе микрофон:
— Тринадцатая!
Щелчок — и гудение модулятора изменилось, в нем появились высокие тона. Глаза Андрея открылись. Сначала они были тусклыми, потом в них появился блеск, и они остановились на мне.
— Устал? — спросил он.
Если б на его месте был кто-нибудь другой, я бы удивился.
— А результаты близки к нулевым?
Пожалуй, надо что-то сказать. Но где найти нужные слова…
— Введи в медицине обозначение — бесперспективный больной. На карточке гриф — ББ. Чтобы врачи знали, кого бояться…
Сейчас он начнет доказывать эту мысль. Четырнадцать лет он был моим командиром. Однажды мы три часа провели в ледяной воде, и все это время он развивал гипотезу, что именно здесь начинается теплое течение, пока нас не обнаружили с вертолета.
— Не болтай, вредно, — сказал я как можно тверже.
— Не злись. Сколько программ ты перепробовал?
— Семнадцать.
Семнадцать характеристик электромагнитного поля, в котором, будто в ловушке, я пытался удержать его угасающую жизнь. Это было последнее, что я мог применить: химия и механика оказались бессильными.
— А не хватит ли? Может, перестанешь меня мучить и переведешь в отделение Астахова?
Его глаза с любопытством смотрят на меня, изучают… Неужели он разуверился во мне и в моем модуляторе? Конечно, модулятор не всемогущ… Но ведь отделение Астахова — это спокойная, тихая смерть, и он это знает…
Мы всегда называли его командиром. Как только кто-то произносил это слово, все знали: речь идет не о командующем базой, не о командире вездехода, а именно об Андрее.
— Так не хочешь? — поинтересовался он.
— Ты же знаешь, что модулятор может излечить любого, — проговорил я. — Нужно только найти характеристику модуляции организма.
— Одну-единственную? — заговорщицки подмигнул он. — А среди скольких?
Я понял, что попал в ловушку. В медкарте Андрея была его электрограмма. Я мог вычислить по ней серию и тип модуляции: мощность поля и примерную частоту импульсов. Но я не знал главного — номер модуляции, а он определял, как расположить импульсы во времени. То есть я не знал ритма. И компьютер, мозг модулятора, пока не сумел определит искомой комбинации…
— Раньше или позже мы ее найдем, — пробормотал я.
— А сколько у нас времени?
Я взглянул на часы: Андрей отдыхал десять минут, можно сменить программу.
Он заметил, как дрогнула чашечка микрофона, и спросил:
— А что я болтаю в бреду?
Я взглянул в его глаза. Нет, в них не было страха. В них не было ничего, кроме любопытства.
— Ты звал мать. Просил, чтобы она спела песню.
— Вот как… Песню… А знаешь, какую?
Он пробовал запеть, но в горле заклокотало, и мелодии не получилось.
— Не напрягайся, — попросил я, положив ему руки на плечи.
Его мышцы послушно расслабились. Да, пожалуй, ему не протянуть и суток. Неожиданно в его взгляде сочувствие сменилось жалостью. Несомненно, он видел мою растерянность и бессилие.
— Погоди, дай сообразить, вспомнить… Значит, тебе нужен номер модуляции и характеристика ритма…
Беспомощный человек стал вдруг опять похож на командира, водившего нас на штурм бездны Аль-Тобо.
— Ты когда передал сообщение моей матери?
— Позавчера.
— Выходит, она будет с минуты на минуту. Ну так ты впустишь ее сюда. И она споет мне.
Я не находил слов. Что можно было ответить на его безумную просьбу?
— И вот еще что. Пусть модулятор себе работает на здоровье. Она не помешает ни ему, ни тебе.
Он говорил тем же тоном, каким отдавал нам когда-то команды. Он никогда не повышал голоса и не жаловал повелительное наклонение. Конечно, он на многое имел право, потому что рисковал чаще других, оставляя для себя самое трудное. Пусть Павел был смелее его, Илья — остроумней, Саша — эрудированней. Но все беспрекословно слушались только его. Если б нам пришлось хоть тысячу раз выбирать командира, мы б остановились только на нем.
Я включил четвертую программу — подготовительную. Вышел в коридор. Остановил медсестру и, проклиная себя за слабость, сказал:
— Разыщите в приемной Веру Степановну Городецкую и приведите ко мне.
Продолжая честить себя, я вернулся в палату. Почему я выполнил более чем странную просьбу Андрея? Жалость?
Нет, сработала привычка выполнять все распоряжения командира.
Дверь приоткрылась, заглянула сестра:
— Городецкая здесь.
— Пусть войдет, — сказал я.
Обычная пожилая женщина. Круглые, испуганные глаза. Даже не верилось, что она мать нашего командира.
— С ним очень плохо?
Голос ее дрожит.
— Вы не ответили мне, доктор.
Я выразительно посмотрел на нее и заметил, как в отчаянии изогнулись ее губы.
— Что можно сделать, доктор?
Да, это ее слова: в комнате, кроме нас и Андрея, никого. Ее лоб прорезали знакомые мне морщины, глаза блестели остро и сухо. Выходит, первое впечатление обмануло меня. Не случайно он был ее сыном.
— Андрей просил… — я запнулся, — чтобы вы спели песню. Вы знаете какую…
— Ладно, спою, — она даже не удивилась. — Сейчас?
— Сейчас, — выдавил я, протягивая ей стакан с тоником.
Она отрицательно покачала головой и тихо, будто колыбельную, запела:
У нее был приятный голос. Наверное, действовала необычность обстановки, и песня воспринималась острее, особенно слова «пощады никто не жела-а-ет».
Я искоса взглянул на Андрея. Его лицо оставалось таким же бледным, как и прежде, с невидящими, полураскрытыми глазами. Ну а чего же я ожидал? Чуда?