Вилюе дымил уже не первой сигаретой, все оборачиваясь К палатке, темнеющей в густом тумане. Изредка находило непреодолимое желание взглянуть на сынишку, он вставал и, подкравшись к палатке, прислушивался. Внутри было тихо. Сынишка спокойно сопел, наверное, так и не поняв, что ему грозило час назад.
– Противная работа у этого солдата, - сказал Вилюе. - Даже ошибиться нельзя.
– Как вовремя он подоспел… - наверно, в десятый раз Повторил Ричардас.
– Вовремя…
Туман сгущался, плавающие в воздухе капельки увлажняли одежду, но мужчины не чувствовали ни сырости, ни холоДа. А за Неманом глухо грохотали взрывы, по небу блуждали лучи прожекторов - неяркие, размытые, как светлые полосы, Прочерченные на плохой бумаге. Грозно рокотали тяжелые самолеты. Видно, там проходили маневры, и тысячи человек - солдаты, офицеры, генералы - не спали этой ночью.
– Даже ночью человеку выспаться не дают!… - буркнул Вилюе.
– Бывает, эти занятия нужны и в мирное время… А тебя мало старшина гонял.
– Я санитаром был, - огрызнулся Вилюе.
–И почему он сам не бросился тогда к сынишке?…
Вдали все грохотали взрывы, а ночные птицы на болоте молчали.
– Это уж кто кем захочет… - протянул Ричардас.
В стороне моста внезапно взметнулся слепящий столб пламени. Белый неестественный свет озарил болото, и мужчинам; показалось, что остов моста ожил, взметнулся в воздух и застыл - в одно мгновение.
Долетела запоздалая взрывная волна.
– Неужели… ошибся? - прошептал Вилюе.
– Наверно, учебная грохнула. Или зверь какой на мину напоролся, - спокойно возразил Ричардас.
– Завтра с самого утра уходим отсюда.
– Да уж, после этого клюкву собирать не станешь… Такое впечатление, будто на фронт угодили.
– Какое счастье, что можно идти спать и завтра мирно проснуться, - улыбнулся Вилюе.
Этот взрыв был последним. Стало совсем тихо. Погасли лучи прожекторов - одновременно, вместе с эхом взрыва. Опять тоненьким голоском пискнула иволга и тут же замолкла - видно, решила, что не годится ей, дневной птице распевать среди ночи. До шоссе было далеко. Гуськом шли они узкой тропой, протоптанной через поле, и Вилюе шагал последним. Дети скоро угомонились и стали ныть, но матери молча тащили их за ручонки, будто боясь опоздать. А спешить было куда. Наконец-то показалось шоссе. Издали светилась автобусна остановка, отмеченная желтым диском.
Доска с расписанием облупилась. Но Ричардасу удалocь кое-как разобрать, что автобус на Вильнюс придет через чac. Он огляделся.
Вилюе стоял в стороне от всех и глядел куда-то вдаль.
– Послушай… - сказал, подойдя к нему, Ричардас. - Нет, пожалуй, не стоит…
– Да, говори.
– Ерунда, - махнул рукой Ричардас. - Правда, всякая чепуха в голову лезет. Даже странно… Давай погуляем, чего тут торчать…
Вилюе послушно последовал.
Шагали они по обочине шоссе. Пришли довольно далеко, но Вилюе ни о чем не спрашивал - куда они идут, что хотел сказать Ричардас. Пожалуй, Вилюе даже не заметил, как далеко они ушли от остановки.
– Мне все время кажется, что я уже видел этого солдата, - наконец заговорил Ричардас. - Действительно странно.
– Надо было спросить.
– Я только сегодня вспомнил.
– Много ездишь. Встречаешься с людьми.
– Вот именно, встречаюсь…
Чуть поодаль от шоссе стояло длинное кирпичное здание, обнесенное живой изгородью из боярышника. Во двор вела посыпанная щебнем дорожка.
– Школа, - пояснил Ричардас. - Зайдем?
Вилюе только пожал плечами. Времени еще было много, и ему все равно, куда идти. Не хотелось возвращаться на остановку, ему не о чем было говорить с женой.
Коридор с белыми стенами, на которых висели плакаты, диаграммы и стенгазеты, пустовал. Только в классах, за дверьми, на которых чернели таблички со светлыми римскими цифрами, приглушенно звучали голоса учителей.
– Все на уроках, - сказал Вилюе и почему-то грубо добавил: - А ты, конечно, вздумал корреспонденцию написать? На автобус не успеем.
– Надеюсь, дверь не заперта…
Вилюе не понял.
Ричардас толкнул одну из дверей, и она приоткрылась.
На полках были разложены искореженные шлемы, ржавое дуло пулемета, осколки снарядов, пожелтевшая тетрадка. Напротив, на стене, висел большой портрет солдата, видно, переснятый со старой фотографии.
– Я знал, что это он, - негромко сказал Ричардас. - Не ошибся…
Под портретом чернела надпись: “Погиб 22 июня 1941 года, взрывая мост с фашистскими танками”.
– Нет! - закричал Вилюе. - Нет!…
Перевод с литовского В. Чепайтиса
ГРИГОРИЙ ТАРНАРУЦКИИ Живая вода
– Не давайте Марьину открывать шампанское, он всех обольет.
– - Кто, я оболью?
Через стол протягивается огромная пятерня Гречкова и крепко обхватывает бутылку.
– Дай мне. У меня все же тонкие пальцы хирурга, а ты у нас теоретик. Зинка, не подставляй свой фужер, ты достаточно валерьянки перед экзаменом наглоталась.
Хлопает пробка. Бутылка взрывается пенистым фонтаном.
Девчата с визгом вскакивают, отряхивают платья. Потом все хохочут.
– Предлагаю выпить на антибрудершафт, - смахивая с пиджака капли, говорит франтоватый Лебедев. - Хочу тебя, Марьин, на “вы” называть.
– Вот подожди, сделается Володька академиком, вообще: не поговоришь запросто. Встанет в дверях этакая пышнотелая секретарша и проворкует: “Владимир Андреевич заняты. Они важные научные проблемы решают”.
– А я скажу, что академик Марьин задолжал мне еще co стипендии пять рублей.
– Ой, мальчики, неужели уже наступил другой год? Наш последний студенческий.
– У тебя, Зинка, все шансы его продлить, если опять завалишь зачет у Гаврилова.
– Не завалю. Надену такую мини-юбку, что старика инфаркт хватит.
– Инфаркт хватит, - передразнивает Гречков. - Эх ты мини-врач!
Хрупкая, похожая на подростка Зиночка Дорохова замахивается кулачком на крупного Гречкова…
– Честное слово, Юрка, ты у меня уйдешь отсюда с тема томами. Третью степень не обещаю, но больно будет.
– Зин, это неблагоразумно, у нас ведь разные весовые категории. Бей его, Зинуля! Когда поженитесь, будет поздно. Тогда - ОН ЧУТЬ что побежит в местком жаловаться.
Смеясь, Гречков сгребает Дорохову в охапку, целует нос.
– Осторожно, Гречков! Ты же ее сломаешь. И вообще, у нас, в конце концов, Новый год или свадьба?
Маленькая общежитская комната, где сидят прямо на кровaтях, тесно прижавшись друг к другу, так переполнена веьем, что кажется, будто оно вот-вот вырвется наружу, как струя шампанского, и забрызгает всех, кто попадется, каплями радости.
Вера в который раз подумала, что не зря согласилась встретить Новый год в студенческой группе. До чего они славные! И эта изящная Зинка, и большой добродушшй Гречков, и умница Володя Марьин - надежда и гордость всей группы.
– О Марьине Вера слышала и раньше. Однажды даже прочла o нем очерк в молодежном журнале. Очерк был восторженным, с длинным заносчивым названием “Он сказку сделал былью”. Сергей долго потом сердился: “Эти твои коллеги ради красного словца черт знает что наобещают. Владимир пока дишь принцип открыл, а до “живой воды”, как они ее называют, еще многие годы. Морочат людям головы своей писавиной”.
Сергей вообще не одобрял Вериной профессии. Считал, что Сестра изменила семейной традиции, хотя врачами у них были только он да мать. Отец же имел весьма косвенное отношение к медицине: преподавал философию в мединституте. Сам Сергей закончил здесь ординатуру, затем профессор Гаврилов прикбпасил его на кафедру и дал читать лекции по анестезиологии.
Попутно брат занимался теоретическими исследованиями акупyнктуры, переписываясь с десятками врачей, практически реваивающими иглотерапию, и считал себя очень занятым человеком. Когда ему поручили руководство учебной группой, взялся неохотно, но вскоре сдружился с ребятами, увлек научной работой. Марьин и Лебедев едва ли не ночевали в eго лаборатории. Пристрастился было и Гречков, но его буквaльно отвоевал Евгений Осипович Собецкий, суливший Юрию бyдущее блестящего хирурга. На третьем курсе ребята уже выcтyпали на научных конференциях с самостоятельными доклами. Вот тут-то Марьин и выдал свою идею.