Один раз в неделю мы не работали, а обучались военному искусству. В этом дне было приятно то, что в дополнение к обычной пище давали по кусочку свинины с лапшой и по стакану местной водки.
Меня поставили сначала на молотьбу, но я не мог угнаться за молодыми и опытными молотильщиками. Тогда меня перевели на вывозку навоза, что получалось у меня лучше: После этого я был на разных работах, порой тяжелых, порой довольно легких и даже приятных.
Хозяйство, в котором я работал, было большой фермой, где выращивали маис и лен, разные овощи и масличные растения, держали скот и занимались некоторыми ремеслами. Многое из того, что мы производили, куда-то увозили, а нам всегда оставалось только самое необходимое.
В один из первых дней я по наивности спросил своего соседа по работе, кому же принадлежит ферма. Он испуганно посмотрел на меня, огляделся и сказал:
– Кому? Равным… государству… Оану…
Эта неопределенность и неизвестность во многом отличала жизнь эквигомов. Все считалось чьей-то собственностью, но чьей именно - не говорилось. Официально считалось, что равные и государство - это мы сами, но мы так же мало ощущали себя собственниками нашей фермы, как собственниками луны или звезд.
В сколько-нибудь действительном смысле мы не имели совершенно ничего. Буквально ничего. Даже штаны, рубаха и обувь выдавались в пользование и подлежали сдаче на тряпье.
Сколько бы человек ни работал, он не мог приобрести никакой собственности.
Крестьяне, жившие в отдельных хижинах, имели простейшее домашнее хозяйство - небольшой запас продовольствия и топлива, посуду, утварь. Но все это не принадлежало им. Они не могли ничего продать, подарить и даже передать в наследство.
Если человек умирал (а это случалось часто), сверхравные решали, что из имущества, которым он пользовался, перейдет к детям, а что будет изъято.
В ходу было такое рассуждение. Человек родится голый и ложится в землю голый. На земле он как бы гость равных, среди которых живет. Они дают ему взаймы или в аренду орудия труда и предметы пользования. Умирая, он возвращает все, что получил, все, что осталось неиспользованным.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КАЗНЬ ДВУКРАТНО-СВЕРХРАВНОГО. ГУЛЛИВЕРУ НАЗНАЧАЮТ ЖЕНУ
Чиновник, который допрашивал меня в госпитале, и начальник, под чьим руководством мы изучали премудрость Оана, стояли на низшей ступени эквигомского сверхравенства. Всего этих ступеней было пять. Появляясь публично, сверхравные высших ступеней одевались как все эквигомы - в длинные рубахи, штаны до колен и деревянные башмаки. Но среди людей, работавших со мной, ходили слухи, что живут они в роскошных домах, которые обслуживает множество равных.
Однажды на нашу ферму приехал двукратно-сверхравный, и всех нас собрали на пустырь, где он сказал нам речь.
– Великий Оан говорит: если очень захотеть и постараться, то река потечет в гору. Все вы повторяете это изречение, но думаете, что к вам оно не относится. Вы допускаете, что поток, протекающий через вашу ферму, каждый год в половодье заносит илом и камнями парк Оана. Только враги хотят, чтобы парк Оана превратился в яму с навозом. Они мечтают об этом. Дадим же клятву Оану, что поток потечет в гору!
Тут несколько человек закричало “Дадим клятву!”, к ним присоединились другие, и через минуту вся толпа ревела, махала руками и топала ногами. Должен сознаться, что я кричал и махал руками вместе со всеми и даже делал это не совсем притворно: человек в толпе не то же самое, что один, сам по себе.
Парком Оана называлась красивая местность на 7-8 миль ниже нашей деревни по течению ручья. Один раз нас водили туда. В этом парке, в аллеях и под особыми навесами, стояли сотни совершенно одинаковых каменных изваяний Оана, а на скалах десятифутовыми буквами были выбиты его изречения.
На другой день все работы на ферме были прекращены, и множество людей вышло с лопатами, мотыгами, тачками и просто с голыми руками на берег ручья выше нашей деревни.
На всех не хватало орудий и даже места для работы, поэтому копали день и ночь, сменяясь каждые двенадцать часов с перерывом для еды. Ночью жгли кучи хвороста, собранного на зиму для отопления казарм и хижин. Через месяц была готова большая плотина, за которой стала накапливаться вода.
Но случилось несчастье. В горах прошли сильные дожди, которых, впрочем, можно было ожидать в осеннее время. Ручей превратился в бурную реку, озеро за плотиной стало переполняться. Мы работали совершенно голые, мужчины и женщины вперемешку, по пояс в холодной воде и гряз-и, пытаясь поднять плотину, но ничего нельзя было сделать. Плотину прорвало, и поток воды в несколько мгновений уничтожил деревню, в которой мы жили. Не знаю, сколько людей погибло, но потом нередко находили трупы, заброшенные водой в самые неожиданные места. Смыв деревню и уничтожив посевы и посадки на нескольких тысячах акров, поток ринулся вниз прямо на парк Оана.
Через неделю, когда мы клали из едва обожженного кирпича новые стены для нашей казармы, а крестьяне ставили заново свои жалкие хижины, мы увидели удивительное зрелище.
На длинной веревке стражники вели того двукратно-сверхравного, который говорил нам речь. Теперь я увидел, что это уже немолодой человек. Он еле шел, ноги его были разбиты в кровь.
Его поставили на размытой плотине, а нас ударами гонга собрали к этому месту. Дно недавно существовавшего озера было покрыто толстым слоем топкого ила, в котором ноги увязали по колено. Старший из стражников влез на какой-то ящик, заговорил;
– Великий император Оан учит: не начинай дела, не спросив совета равных трижды и еще раз трижды. Этот негодяй не только не спросил совета, но поступил вопреки мнению равных. Парку Оана, этому священному для всех эквигомов месту, нанесен непоправимый ущерб. Так пусть равные накажут его!
Несколько секунд толпа молчалa, было даже слышно хриплое дыхание преступника. “Туда его!” - крикнул старший охранник, показывая на дно озера. Толпа-зашумела, как море перед бурей. Преступник упал на колени, но именно это, может быть, и погубило его. Первой к нему бросилась женщина, потерявшая в наводнении ребенка, и ударила. Сразу же мужчины, толкаясь и мешая друг другу, схватили несчастного за руки и за ноги и, раскачав, бросили в грязь. Рев толпы заглушил его крики. Люди хватали полные пригоршни грязи и забрасывали его. Скоро стал виден лишь грязевой холм, который шевелился как живой. Я отвернулся, не в силах вынести ужасное зрелище. Какова бы ни была вина этого человека, наказание без следствия и суда было ужасно…
К счастью, детей в наводнении погибло очень мало, и, чтобы объяснить это, я должен сказать несколько слов о воспитании потомства эквигомов, Если в Пекуньярии между детьми и родителями были отношения должников и кредиторов, то здесь дети воспитывались в долном отчуждении от родителей.
Их оставляли с матерями только до трех лет. Когда произрщло наводнение, эти младенцы были большей частью на спинах матерей, а не в хижинах. Поэтому они и уцелели. Дети старше трех лет находились в другом месте, так как их забирают и воспитывают в особых заведениях под руководством обученных мужчин и женщин.
Многие родители так никогда и не видят своих детей, другим, как особую милость, позволяют время от времени встречаться с ними. Но отцом всех детей вполне серьезно считается все тот же Оан, а настоящие отцы рассматриваются, так сказать, как его представители без каких-либо особых прав.
У эквигомов соблюдается строгое единобрачие, и супружеская неверность есть дело почти неизвестное. Но брак заключается не по любви и не по расчету, а по усмoтрению сверхравных. Время от времени кто-нибудь из нашей казармы холостяков уходил в семейный поселок, где люди жили парами в домах, разделенных на тесные клетки. Случалось, что муж никогда не видел свою жену до бpaKa. Могло быть и так, что двадцатилетнему парню дocтавалась немолодая вдова, а вдовца женили на юной девушке……Разоблачение человека иногда кончалось, тем, что его разводили с женой и возвращали в казaрму холостяков или назначали другую жену, не знаю уж для наказания или йсправления. То же самое могло произойти и с женщиной.