– Застегните ремни, - решительно сказал Грехов. Медлить, было нельзя, и на разговоры не оставалось времени.
На корме и на носу танка с рокотом выдвинулись ажурные башенки эффекторов. На миг весь купол башенного экрана заволокло радужной пленкой - и вот уже пятисоттонная машина едва касается гусеницами почвы, основной вес танка приняла на себя поддерживающая силовая подушка. Штурвал послушно ушел в паз, “Мастифф” мягко набрал скорость и вошел в Город.
На первом повороте по непонятной причине вышел из строя автомат магнитных ритмов, Грехов ругнулся сквозь зубы, но танк уже несся по гладкой струящейся черноте “улицы”, и реактор работал на форсажном пределе, и приходилось манипулировать эффекторами, заменяя автомат, чтобы танк имел достаточную защиту и в то же время достаточное поддерживающее поле; и жутко выл гаммарадиометр, уловивший невесть откуда взявшийся очаг радиации; и еще какие-то посторонние звуки дробились в общей звуковой каше, и все это перебивал липкий, обволакивающий взгляд Города, и поэтому временами казалось, что танк плывет в страшной невесомой тишине, а впереди разверзается адская пропасть - и тогда уж вовсе приходилось полагаться на чутье да инстинкты, единственно сохраняющие быстроту человеческих реакций.
Свечение серебристо-прозрачных жил и фигур по бокам дороги слилось в туманную полосу, над которой узкой извилистой лентой текла лиловатая река посветлевшего небосвода…
Двадцать километров, больше трех четвертей диаметра Города, танк прошел на одной звенящей ноте за четырнадцать минут, Грехов уже начал считать себя героем, но тут из-за очередного поворота вывернулся вдруг одинокий любопытник, подгоняемый изогнувшейся конусом “паутиной”, несветящийся, черный, похожий на летящий гроб. Сворачивать было некуда, тормозить поздно, и Грехов успел только до предела увеличить напряжение защитного поля. Он ожидал тяжелого удара и фейерверка обломков, однако ничего подобного не произошло. При соприкосновении защитного поля с любопытником на его месте вдруг вздулось искристое желтое пламя, резанувшее по глазам.
Танк кинуло вниз и вверх, и обвальный грохот взрыва догнал их уже на повороте. Оглядываться было некогда, Грехов только перекосил плечи, удерживая машину на оси дороги, когда ее толкнула воздушная волна.
– Быстрее! - внятно сказал сзади Молчанов, и потом Грехову показалось, что он оглох.
“Паутина” над ними вспыхнула ослепительным белым накалом, поле поддержки танка тут же село, переброшенное на защиту, танк на полной скорости ткнулся в черную массу дороги и зарылся в нее чуть ли не по лобовую броню…
Грехов ощутил себя состоящим из острых углов, мешающих друг другу. Кто-то лез в него, раздвигая углы, и они скрипели и визжали как металлические. Это настолько поразило его, что он не особенно удивился, обнаружив у себя способность ощущать цветовую гамму. Зеленые огни пульта, например, показались шелковистыми и мягкими, красный аварийный сигнал был шершавым и упругим, как шкура акулы, а серебристое свечение Города казалось рыхлым, сырым и отдавало гнилью…
И вот Город зашевелился. Огромные “ледяные” фигуры его “зданий” задрожали, неуловимо-медленно искажая былые очертания, и стали как бы приближаться, увеличиваться в размерах.
Чье-то гулкое сердце отдавалось в ушах канонадой, и сквозь бешеный гул Грехов услышал раскатистый шепот… Все исчезло: звуки, ощущения, мысли, остался шепот, громоподобный раскам тистый шепот. Он медленно всплывал со дна океана, всплывал, как подводная лодка, продувающая цистерны. Потом вылез на жесткий берег и “вылил воду из ушей”. Мгновенно вернулась способность слышать, видеть и осязать. Осязать себя почему-то было больно, особенно нос и левую руку. Опасаясь худшего, Грехов скосил глаза вниз, заметил кровь на пальцах обеих рук, приподнял их. Правая была цела, а через ладонь левой проходил рваный неглубокий шрам. Нос посинел и распух, по-видимому, в этой экспедиции все удары он принимал на себя. Тут Грехов увидел штурвал с отломанным рогом и все понял. Как же это он умудрился?…
Сташевский приводил в чувство Молчанова, но это был просто обморок. Диего Вирт лежал в кресле бледный, но спокойный.
– А теперь представь, что ты пролетал бы здесь на быстролете, - пробурчал Сташевский, покосившись в сторону Диего.
Тот пожал плечами и промолчал.
– Каким же образом мы уцелели? - спросил Грехов, пока Сташевский лечил ему нос и руку без обычного ворчания и поучений.
Сташевский будто не расслышал вопроса, докончил, окинул купол башенного крана быстрым взглядом и включил систему видения. Купол растаял, и все увидели совсем светлое лиловое небо с мутными разводами каких-то паров, гладкие вздутия базальтовых потоков, хаос теней в гигантской дуге горного хребта.
А совсем рядом, над вертикальной стеной столбовых скал, ворочался жирный бурый дым, по которому время от времени Пробегали багровые вспышки. Над этой стеной кое-где проглядывало что-то черное, видимое как сквозь неплотный серый туман, и Грехов, заметив в том направлении группу зависших “паутин”, понял, что черное - Город. Оказывается, они прошли через него…
Дым над скалами взлетел вверх султанами и выпал пепловым снегопадом. До них долетел сильный треск, как при разряде молнии.
– Как мы оказались здесь? - угрюмо спросил Молчанов, морща посеревшее лицо.
Молчание разлилось, как талая вода, долгое, холодное и Мелкое. Ждать ответа было бессмысленно, никто не знал, как они оказались за чертой Города, но они стояли и смотрели на Чернеющий дым, растекающийся скользкими тяжелыми струями Между шпилями и сосульками скал. Потом Грехов потихоньку врубил двигатели и тронул машину с места. Сташевский, пытавшийся связаться со Станцией, с досадой махнул рукой и нахохлился в своем кресле. Наступило утро, и в атмосферу Тартара вторгалось обширное возмущающее электромагнитное поле звезды, мощность которого превышала скромные возможности станции связи их “Мастиффа”. Только то обстоятельство, что за их движением следили глаза друзей, готовых прийти на помощь, и улучшало настроение.
Танк оставил позади циклопический гребень Кинжального хребта и выбрался на обширное понижающееся плато Рубиновых жил, иссеченное многочисленными трещинами. Трещины походили на борозды, нанесенные исполинскими граблями, они тянулись параллельно между собой по девять-десять трещин подряд, неглубокие и довольно правильные. Танк швыряло и раскачивало, кабине управления передавалась лишь малая доля; толчков, но и от них не становилось приятно.
Порода плато отсвечивала голубым, иногда встречались целые поля искрящегося “хрусталя”, при появлении которого начинал верещать счетчик радиации. Временами танк шел будто по дну огромной железной бочки - скрежет и визг камня сменялся гулким дробным грохотом. Одновременно Грехов чувствовал, как тяжелеет тело, и в один из таких моментов Молчанов сказал:
– Масконы.
Это были загадочные концентрации масс - масконы на жаргоне планетологов. Обнаруживали их, как и они, по увеличению гравитационного поля.
Проехали голую пустынную местность, окруженную только близким размытым горизонтом. Край неба на востоке стал чисто оранжевым и светлел теперь на глазах, раскаляясь до желтого свечения. А на западе, куда ушла ночь, все еще стояла фиолетовая темень, сливающаяся с горизонтом.
Голубое плато с пятнами вкраплений, с редкими скалами в виде торчащих пальцев спускалось уступами в обширную котловину, дальний край которой терялся в дымке атмосферы.
Где-то там, километрах в сорока, располагались две странные по форме впадины: След Ботинка и Второй След, в одной ИЗ которых, во впадине Второй След, стоял один из крупнейших Городов планеты, а рядом с ним корабль с коммуникаторами, конечная цель их пути… Можно было попробовать поймать войну маяка, ту самую, с “…Внимание! Выбрасываю…”, но маяк был остронаправленный, аварийный, а мощность его боковы лепестков излучения едва ли пробивала здешнюю атмосферу н сорок километров.