Сташевский чуть оживился, шибко почесал подбородок сказал:
– Мне кажется, что в тот момент… когда взорвался любопытник… а вы были белые и тепленькие… правда, и я на грани беспамятства держался… - он помолчал, хмыкнул.
– Не тяни, Святослав, - укоризненно произнес Вирт.
– Да… мне показалось, что сверху на нас упал “серый призрак”…
– Серое облако, просвечивающее по краям? - быстро сказал Молчанов.
– Да. Раньше я его, конечно, не видел, но по описаниям…
– Это он. Странно, не первый раз “серые призраки”… - Молчанов прервал речь и замолчал.
Поскольку Молчанов продолжать не собирался, Грехов сам задал вопрос, скорее риторический, чем в действительности его интересующий:
– А что такое вообще Город?
– Заколдованное королевство, - предположил Диего Вирт, - злых волшебников здесь хоть отбавляй.
– По Галкину, это коллективный организм, обладающий интеллектом, - негромко проговорил Молчанов. - Впрочем, так думают почти все ученые. И я тоже, - подумав, добавил он.
– Вот тебе твое королевство, - усмехнулся Сташевский. - Это называется “умерщвление прекрасной гипотезы мерзким фактом”[Гексли].
Усмехнулся и Молчанов.
– Ну, до фактов еще далеко.
Грехов передал управление командиру, бодро осведомился.об общем аппетите и сходил в отсек питания. Там соорудил четыре двухэтажных бутерброда с тииксом, горячим, только изготовленным, с румяной коричневой корочкой, достал из холодильника четыре тубы с виноградным и гранатовым соком, взгромоздил все это на поднос и понес в кабину.
За время его отсутствия танк вошел в полосу “леса”. Растения странных форм, то в виде гигантской шапки пушистых голубых нитей, то в виде множества шаров из спутанной “шерсти” Синего или голубого цвета, росли не густо, но благодаря своим размерам создавали впечатление непроходимой чащи.
Сташевский вел машину почти напрямую, и внешние динамики доносили частый треск и хруст, словно они давили стекло.
– Кристаллы кварца, - пояснил Молчанов, глядя на “деревья”. - Необычайная кристаллизация, не правда ли?
– Да уж… - отозвался Сташевский.
Через несколько минут “лес” кончился, и пошла полоса рыжей, чрезвычайно рыхлой почвы. Скорость сразу упала, пришлось увеличить тяговую мощность.
Небо потускнело, стало желтым и напоминало теперь пелену размытых дождем облаков, опустившуюся почти на голову.
Зыбкое и пухлое светило тихонько всплывало из-за нечеткой линии горизонта, видом своим могущее повергнуть в меланхолию.
Сташевский задействовал новый ориентаст, автоматически направляющий антенну приемопередатчика в сторону Станции, попробовал разные режимы, но канал приема полностью перекрывался волнами помех, а слышат ли их на Станции, они не знали.
Танк скатился в узкую долину между грядами кристаллических стометровых останцев и нырнул в облако кисейно-желтого тумана, вернее, не тумана, а дымки, видимость в которой сильно ухудшилась. Вокруг предметов засияли светлые ореолы, затрудняющие ориентирование. Прикинув свои возможности, Грехов перевел систему видения на радарное зрение. На общем экране обозначился неширокий овал, в котором тот же самый пейзаж изменил цвета в самых неожиданных сочетаниях. Дымка исчезла, гася ореолы.
На карте вычислителя вспыхнули координаты танка. До цели осталось немногим более тридцати километров по прямой.
Они уже спустились в странную долину, имеющую форму ботинка, нормального человеческого ботинка, только ненормальных размеров. Будто огромный, пятисоткилометрового роста детина спрыгнул на планету, оставил два следа глубиной в километр и испарился, заранее посмеявшись над безуспешными попытками людей объяснить форму впадин от его исполинских ног. Со Станции они просматривались довольно четко, и в коридорах Грехов видел рисунки шутников, изобразивших предполагаемый облик великана. Один из них сильно смахивал на Леваду, и, по его мнению, это было не очень остроумно.
– Стоп! - рявкнул вдруг Сташевский страшным голосом.
Грехов еще ничего не обнаружил, но руки сами рванули аварийный тормоз, танк клюнул носом, а под ними внезапно загрохотало, тяжелый гул всколыхнул воздух, и в метре от гусениц раскололась земля, образовав быстро растущую трещину.
За минуту под непрерывный гул и сотрясение почвы трещина превратилась в пропасть, противоположный край которой на некоторое время скрылся в пелене багровых испарений. В последний раз дрогнула земля, и гул оборвался. Только из пропасти доносилось клокотание и шипение, будто в огромной бочке кипела и испарялась вода.
Онемевшие, они смотрели на неожиданную преграду и молчали. И продолжение не заставило себя ждать. В глубине образовавшейся бездны что-то рвануло с оглушительным треском, и мимо танка проскользнули в низкое небо огромные ослепительные радужные “пузыри”. Автоматически сработали фильтры, погасившие накал “пузырей”, заревели внутренние (пробило поле!) счетчики радиации, танк закачало и поволокло от пропасти.
Треск повторился, новая серия “пузырей” пронеслась мимо, и Грехов уже успел заметить, что за каждым из них тенью мчится “паутина”. Снова “паутины”, вездесущие “паутины”, почему-то появляющиеся там, где происходят события! Или события происходят там, где они появляются?…
Грехов выдвинул из-верхней башни перископ, заглянул им пропасть и увидел только яркое свечение, шедшее из неведомых глубин. Свечение было ровным и сильным, и ему показалось, что там еще полно “паутин”, теряющихся за пеленой туманного свечения.
Внезапно раздался тот же самый адский треск, из пропасти блеснуло остро и сильно, и радужные шары, словно поддерживаемые “паутинами”, один за Другим рванулись ввысь. Экранник перископа погас. В общем экране они видели скрюченный почерневший конец трубы, похожий на носик закопченного чайника.
– Дьявол! - выругался помрачневший Сташевский. - Это-то зачем?
– Может быть, это обращение к нам? - предположил осторожно Диего Вирт. - Предупреждение либо предостережение…
– Нет, - невесело сказал Молчанов. - Шары - это закапсулированные каким-то мощным силовым полем ядерные взрывы. “Паутины” вышвыривают их в космос.
– Зачем? - удивился Диего.
– Зачем - мы можем только догадываться. По теории тото же Галкина, шары - продукты жизнедеятельности Городов, отходы, от которых “паутины” освобождают планету. Вообще это очень редкое явление, нам просто повезло…
Сташевский пристально наблюдал за пропастью. Гул поднимался оттуда, тряслась почва. На всякий случай Грехов отвел танк от обрыва метров на пятьдесят и не успел еще остановиться, как глубоко в теле планеты раздался тяжкий грохот, над пропастью взлетел густой рой длинных алых искр, и стены только что созданного ущелья стали сближаться. Сотрясение почвы было не столь велико, как раньше, и они заметили, как в миг соприкосновения стен из узкой щели, оставшейся от ущелья, вымахнул вал оранжевого огня, затем с громким чавканьем стены сомкнулись, резкий толчок подбросил танк на амортизаторах, и путь стал свободен.
… Они уже порядком отъехали от места искусственного или естественного, неизвестно, катаклизма, а светящийся шнур оранжевого тумана, плотный, как огненное желе, все еще держался над почвой. Он свивался в трубу, дышал, но не расходился, и Грехов понял, почему плато назвали плато Рубиновых Жил. Пришлось полностью переключить внимание на дорогу, чтобы не свалиться в пропасть при следующем новообразовании.
Сташевский занялся пеленгом и ухитрился-таки поймать знакомое всем “…Внимание! Выбрасываю…”, явственно различимое сквозь трески и вой помех. При длительном повторении какого-нибудь слова смысл его теряется, и в конце концов Грехов перестал воспринимать эту надоедливую песню-фразу.