Подобные ссылки ложны вдвойне. Теория научного коммунизма основана не на утопических вымыслах, а на анализе объективных законов общественного развития, свидетельствующих об исторической неизбежности смены отживающего капитализма новым, социалистическим обществом. Во-вторых, несмотря на утопичность, Т. Мор и Т. Кампанелла инстинктивно чувствовали противоречия грядущего капитализма, его античеловечность и пытались заглянуть через века в будущее социалистического завтра. Тем самым идеи ранних утопистов лежали не вовне, а в русле прогрессивных идей.
Т. Мор, выдающийся английский философ и мыслитель, лорд-канцлер, сложивший голову на эшафоте, в своей «Утопии» дал не только глубокий анализ современного ему общества, но и высказал величайшую идею о том, что главная причина нищеты и бесправия — господство частной собственности.
Т. Кампанелла, обучавшийся в монастырях Италии, подготовивший восстание, двадцать семь лет просидевший в каменных казематах, оказался несломленным. Он увидел свой «Город Солнца» без паразитизма, гнета и праздности богачей, без частной собственности — первопричины всех зол, Город Солнца на острове Тапробане, где царят сельские общины, для которых ремесло имеет второстепенное значение, а торговля допускается лишь у городских ворот. Возражая Аристотелю, Кампанелла объявлял, что с отрешением от собственности у людей останется только любовь к общине.
Благородство этих антисобственнических идей заключено в примитивно регламентированной ячейке утопического будущего, далекой от реального хода исторического развития.
Регламентация всех условий будущего социализма, как оторванная от жизни иллюзия, характерна и для великих социалистов-утопистов.
В отличие от утопического социализма марксизм определяет глобальные тенденции и направления общественного прогресса и предупреждает против нелепых и утопичных попыток конструирования вариантов будущего. Эта принципиальная позиция, как правило, замалчивается. Марксизму подчас, приписываются нелепицы, не имеющие с ним ничего общего.
Антисоциализм сплошь и рядом прячется в покровы непредсказуемости будущего. Так, говоря о природе социального прогнозирования, известный французский социолог Р. Арон завершил свою книгу «Разочарование в прогрессе. Диалектика современного общества» следующим выводом: «…Люди никогда не знали истории, которую они творили, и нет причин полагать, что они знают ее сейчас. Хорошо, что теперь больше размышляют о будущем, а не рассматривают его как нечто предопределенное. Такой характер мышления должен быть связан с призывом к действию, основанному на понимании пределов нашего знания не в меньшей мере, чем на самосознании. Ни один технический эксперт не может создать общество будущего. Его создание — дело всего человечества, каким же это общество будет — предсказать невозможно»[12].
Несмотря на «невозможность предсказания», Арон категорически отвергает «советскую модель социализма». Эта модель, как заявил он, не может быть одним из вариантов будущего, ибо она развилась на старой технической базе, до НТР, и носит отпечаток предыдущей формы индустриализации. При этом Арон, конечно же, не желает замечать очевидных достижений стран социализма и пытается их отлучением от «постиндустриализма» обойти молчанием всемирное, интернациональное значение строительства нового мира. Главным пороком «советской модели» Р. Арон провозглашает создание общества на базе государственной коллективной формы собственности.
Нападки на общественную природу реального социализма, ложное изображение коллективизма как формы господства элиты — вот основной штамп технократических футурологов и авторов технологических фантазий, кичащихся своей приверженностью научному мышлению.
Этот исходный штамп дает широкий спектр антикоммунистических прогнозов — от либеральных, в духе социал-демократической модели «демократического», «гуманного», «рыночного» и т. п. социализма до реакционных, злобно-антикоммунистических фантазий о коллективизме как мире нищеты, грубой уравниловки, презрения к личности. Что за дело авторам этих ужасов до того, что рисуемые ими картины отражают идеалы и практику казарменного, грубоуравнительного коммунизма. А ведь известно, с каким беспощадным сарказмом разоблачал К. Маркс незрелую природу «грубого коммунизма», который призывал к уравнению частной собственности и всеобщему равенству заработной платы. «Этот коммунизм, — писал К. Маркс, — отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него — определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной…, простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее»[13].
На ужасах уравнительного коллективизма уже достаточно заработали, и не только известность, многие футурологи и фантасты — П. Сорокин и Д. Белл, В. Зомбарт и Р. Арон, Е. Замятин, О. Хаксли, Д. Оруэлл и т. д.
Боязнь социальных перемен, неумение разобраться в ходе общественного прогресса породили так называемую антиутопию, хотя корни ее можно обнаружить уже в XVIII веке.
Антиутопия декларирует идею об ужасах механизированного мира, погубившего искусство, нравственность, духовное начало человека, видит в техническом прогрессе XX века только его теневые стороны.
Наступление технической эры в конце прошлого столетия ознаменовалось своеобразным символом-стальной Эйфелевой башней. Сейчас, в конце двадцатого столетия, совсем непросто ответить на вопрос, что послужит таким символом для грядущего XXI века. Но, думается, наш Юрий Гагарин наиболее ярко олицетворяет поистине гигантский социальный и научнотехнический скачок, совершенный человечеством в XX веке.
Для антиутопии технический прогресс однозначно бездуховен, ибо ведет к уравнительному коллективизму и гибелен для человека, а значит, безразлично, что послужит символом его будущего развития: зловещий атомный гриб или величественная инженерная конструкция через Берингов пролив, Если атомный взрыв уничтожит все живое, то господство техники поработит человека, уничтожив интеллект, нравственность, духовность. В этом плане всякая антиутопия мрачно пессимистична и безысходна. Антиутопия может точно и довольно образно показывать опасности настоящего, но полностью отказывается от поисков выхода, спасения и расцвета цивилизации. Историческая статичность антиутопизма объективно делает его представителей противниками социализма или людьми, не верящими в неизбежность социалистического обновления человеческого бытия.
Уже в 1909 году, когда идеи научного социализма все теснее сплетались с революционным рабочим движением, Эд Морган Форстер в рассказе «Машина остановилась» описал мрачный мир порабощения человека машиной. Люди, поддавшись на уловку легкой жизни, оказались глубоко под землей под опекой машины, потеряли всякие стимулы к борьбе, творчеству, прогрессу, оказались беспомощными и погибли, когда машина вдруг остановилась. Рост противоречия между техникой и человеком — тема, обыгранная многими известными современными фантастами, такими, как Р. Брэдбери, К. Воннегут, К. Саймак и другими. В середине XX века эта тема используется апологетами буржуазии не просто для описания неверия в социальный прогресс, но и получает прямое антисоциалистическое звучание. С ее помощью некоторые буржуазные ученые и писатели-фантасты пытаются скомпрометировать установки социализма на материальный прогресс как необходимую основу расцвета человеческой личности, объявляя машинный прогресс дорогой в никуда. Под маской нелицеприятной критики настоящего огонь антиутопистов в значительной мере сосредоточивается на реально развивающемся социализме. Например, в «Новом прекрасном мире» О. Хаксли (1931 г.) изображается мир презрения к культуре, мир кастовости, унификации человека, мир, подтверждающий якобы бессмысленность борьбы за лучший общественный идеал.