Только ему-то этого не скажешь: он великий. Вообще, па-моему, все ученые разделяются на три категории: великих теоретиков, гениальных экспериментаторов и вечных лаборантов.
Шеф - великий теоретик. Я вечный лаборант, и это меня не слишком огорчает. Ведь всегда нужны не только великие, но и такие, как я. Собирателя фактов. Меня зто вполне устраивает. Больше, я люблю это. Когда остаешься один на один с делом нудным и противным, когда тебе нужно сделать тысячу энцефалограмм, изучать и делать выводы из сопоставления которых будут другие, - вот тогда ты чувствуешь, что без тебя им не обойтись. И тысяча повторений одной и той же операции уже не рутина, а работа.
Так вот, меня вызвал шеф.
– Леня, - он у нас демократ, наш шеф, - Леня…
Я уже знал, что за этим последует. Да, конечно, меня держат на ставке старшего научного сотрудника. У меня же до сих пор нет степени. И ведь я умный парень, мне ничего не стоит защититься в порядке соискательства. И языки я знаю, а ведь как раз это камень преткновения у большинства. И тем у нас хоть отбавляй. Вот, например: “Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга”. Чем не “диссертабельная” тема?
И в самом деле, подумал я, почему бы не взяться?
– Владимир Исаевич, - сказал я, - давайте. “Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга” - это же замечательно!
Шеф онемел. Он уже столько раз заговаривал со мной об этом, но я всегда изворачивался, ссылаясь на общественные нагрузки и семейные обстоятельства…
Наконец шеф обрел дар речи.
– Молодец, Леня! - прочувствованно сказал он. - Только ведь она нудная, эта модель. Вы представляете, сколько там…
– Представляю, - сказал я. - Очень даже представляю.
Шеф сочувственно посмотрел на меня и кивнул. Я тоже кивнул, чтобы показать, что оценил его сочувствие.
– Ну что ж, - сказал шеф, - беритесь, Леня, а мы вас поддержим. Всю остальную работу я с вас снимаю, занимайтесь своей темой. Года вам хватит?
– Хватит, - не сморгнув глазом, соврал я. - Безусловно, хватит.
На этом аудиенция кончилась. И начались сплошные будние праздники.
В качестве моделируемого объекта я решил взять собственный мозг. Во-первых, всегда под рукой; во-вторых, другого такого идеально среднего экземпляра нигде не найдешь: и не болел я никогда, и не кретин, и не гений, сплошное среднее арифметическое.
Так прошло девять месяцев - вполне нормальный срок, чтобы родить модель. И тогда меня заело: работа сделана, модель пострёена. А дальше что? Какая из этого, к ляду, диссертация?
Выводы-то хоть какие-нибудь должны быть! А выводы, как известно, не по моей части.
Конечно, есть шанс защитить и так. Недаром на каждого кандидата технических, филологических и прочих наук приходится как минимум три кандидата медицинских - статистика вещь великая. Но надеяться только на нее?… Противно.
И тогда я вспомнил про Кольку. Мы с ним учились еще в школе. Потом вместе поступали на физмат. Он поступил, а я не прошел по конкурсу и подался на биофак.
Я пришел к Кольке с папкой, в которой могла бы уместиться рукопись первого тома “Войны и мира”, и с бутылкой гамзы.
Мы посидели, повспоминали. Потом я спросил:
– Слушай, можешь ты посчитать на своей технике?
– Что посчитать? - Колька всегда на вопрос отвечает вопросом.
Я объяснил. Мне нужны были хоть какие-нибудь аналогии, закономерности, алгоритмы.
– А для чего все это нужно? - спросил он.
– Надеюсь, что такое электроэнцефалограмма, ты знаешь? Ну вот. А это запись электрической активности каждой клетки мозга в течение сорока минут жизнедеятельности.
– Популярно.
– Как просил.
– Ладно, - сказал Колька. - Оставь. Посмотрим, что из этого можно сделать.
На этом мое участие кончилось. Собственно, это всегда бывает так, и иначе быть, наверное, просто не может: я собрал факты, а выводы должен делать кто-то другой. Только на этот раз выводы уж больно сумасшедшие… Что ж, скоро выяснится, достаточно ли они сумасшедшие, чтобы быть истиной, как сказал кто-то из великих.
НИКОЛАЙ
Леня пришел ко мне в конце апреля. Надо сказать, ему немного не повезло: приди он хотя бы месяцем раньше, я взялся бы за это дело сразу. Но в мае надо было заканчивать две темы, и ничем посторонним я заниматься не мог. А потом, когда мы кончили, я попросту забыл. Не то чтобы я был таким уж необязательным, просто когда закрутишься вконец, забываешь обо всем. И вспомнил я о Лене только в июне. Надо отдать ему должное: он ни разу не напомнил мне о себе, ни разу не поторопил. Такая деликатность даже удивила меня.
Сперва я подумал, что ему все это попросту не так уж нужно; но потом, когда вспомнил Леньку лучше - ведь мы с ним не виделись несколько лет, - сообразил, что для него такое поведение вполне естественно: он отдал все мне и теперь ждал. Мне бы такой характер… Ждать я совсем не умею. И терпеть не могу. Леня сразу как-то вырос в моих глазах.
Короче говоря, в июне я вспомнил о Лениной просьбе. Я возился с телевизором и неожиданно в развале на столе наткнулся на его папку. Сразу же раскрыл, просмотрел. И ничего не увидел. Нет, там были графики, формулы - все на месте.
Но никакого физического смысла в них я не уловил. В принципе оно и понятно: я ведь в биологии вообще мало смыслю, а в такой специализированной области и подавно. Но у неведения есть и своя хорошая сторона - вот она, пресловутая, диалектическая двойственность! - свежий взгляд. Не зная биологии, я мог надеяться увидеть то, чего нормальный биолог в жизни бы не заметил. Однако могучая эта теория на практике не подтвердилась. Во всяком случае сразу.
Через несколько дней - я в это время был в отпуске - у меня уже выработался условный рефлекс: как только я брался за Ленины графики, на меня нападала безудержная зевота.
Надо сказать, я вообще не доверяю способу “медленно и методично” и всегда был приверженцем “метода тыка”. Конечно, научно обоснованного “тыка”. И ассоциативных связей.
Я думал, с чем могут ассоциироваться эти кривые. Но в голову ничего не приходило.
“Посчитай на своей технике”, - сказал Леня. Но, прежде чем считать, нужно сформулировать задание. Как? Ни малейшего намека я не видел. И тогда я стал безудержно экспериментировать. Это называется “алгоритм Мартышки”. Той самой, которая “…то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет”. Прежде всего наглядность. К счастью, Леня аккурарист - мне не пришлось приводить его графики к единому масштабу. Я пробовал накладывать их, пробовал…
Говорят, лень - двигатель прогресса. В самом деле: лень стало человеку пешком ходить - автомобиль изобрел. И так далее. Меня тоже выручила лень. Чтобы не разглядывать часами эти дурацкие кривые, я пересчитал их и воспроизвел в звуковом диапазоне. Потом записал на магнитофон и начал прокручивать в качестве звукового сопровождения. А сам вернулся к телевизору.
Я живу в однокомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного кооперативного дома. Народ в доме по большей части свой, институтский, в основном молодежь. Поэтому, когда я ставлю магнитофон на окно и запускаю его на полную громкость, возражений обычно не бывает. Во всяком случае, никто не приходит и не говорит: “Да заткните же вы свою проклятую машину!” Но на этот раз, не успел я прогнать пленку каких-нибудь тричетыре раза, как сосед сверху забарабанил чем-то об пол. Я высунулся в окно и осведомился, не мешаю ли спать.
– Спать вы мне не мешаете, но работать - очень. Нельзя ли несколько потише?
– Отчего же нельзя? - вежливо ответил я.
И убавил звук. Чуть-чуть.
Соседа сверху я совсем не знал. Он не из нашего института.
Иногда мы с ним встречались на лестнице и раскланивались по всем правилам этикета. Внешне он походил на заправилу какой-нибудь гангстерской шайки: массивный, квадратный, с лицом боксера и короткой стрижкой.
Минут через пятнадцать раздался звонок. Как был, в одних трусах, я пошел открывать - женщин вроде бы не ожидалось.
На пороге стоял “гангстер” с третьего этажа.