Дверь распахнулась. Словно отряд бойскаутов ворвался в комнату — это вбежал Джо Кларенс. С таким видом, будто в комнате никого нет, он дико огляделся вокруг.
— О господи! — завопил он. — Так у тебя, оказывается, еще не всё готово? Это стоит мне денег!
— Не стоит ничего, — сухо сказал Тервиллиджер. — Мне заплатят те же деньги, сколько бы я времени ни потратил.
Шаг, остановка, шаг, остановка; так, дергаясь, Джо Кларенс к нему приблизился.
— В общем, поторапливайся. И сделай пострашней, чтоб дрожь пробирала.
Тервиллиджер стоял на коленях возле своих миниатюрных джунглей. Глаза его были вровень с глазами продюсерами. Тервиллиджер спросил:
— Сколько футов крови и предсмертных мук вы хотите?
— Две тысячи футов одного и столько же другого! — Кларенс рассмеялся прерывисто, будто всхлипывая, — Дай-ка я посмотрю.
Он схватил ящера.
— Осторожней!.
— Осторожней? — Кларенс небрежно и равнодушно вертел страшилище в руках. — Разве чудовище не мое? В контракте…
— В контракте сказано, что вы используете эту куклу для рекламы фильма, но вернете мне, когда фильм будет выпущен.
— Черт-те что написали! — Кларенс махнул рукой, в которой держал чудовище. — Это неправильно. Всего четыре дня как мы подписывали контракты, и…
— Кажется, будто прошло уже четыре года. — Тервиллиджер потер глаза. — Я две ночи не ложился, додедывал эту… чтобы можно было скорее начать съемки.
Кларенс не снизошел до ответа.
— К черту такой контракт! Какая гнусность! Чудовище мое. От тебя и твоего агента у меня сердечные приступы. Приступы из-за денег, приступы из-за оборудования, приступы из-за…
— Кинокамера, которую вы мне дали, старая-престарая.
— Ну так чини ее, если она ломается, ведь руки у тебя есть? Пошевели мозгами — в том-то весь и фокус, чтобы обойтись без денег. Возвращаясь к делу: тварь — и это должно было быть оговорено в условиях — моя, и только моя.
— Я никогда не отдаю свои изделия во владение другим, — отрезал Тервиллиджер. — Слишком много времени и чувств в них вложено.
— Ладно, черт побери, мы накидываем тебе на зверюгу еще пятьдесят долларов и оставляем тебе — бесплатно! — когда фильм будет готов, камеру и прочее оборудование, договорились? Открывай тогда собственное дело. Конкурируй со мной, сведи со мной счеты при помощи моего же оборудования! — Кларенс рассмеялся.
— Если оно до этого не развалится, — сказал Тервиллиджер.
— И еще. — Кларенс поставил куклу на пол и обошел вокруг нее. — Мне это чудовище не нравится.
— Не нравится?! Чем? — взвыл Тервиллиджер.
— Физиономией. Больше огня нужно, больше… свирепости. Больше злости!
— Злости?
— Да, лютости! Пусть выпучит сильней глаза. Круче вырез ноздрей. Острее зубы. Язык вперед, оба конца. Ты сумеешь! Э-э… так, значит, чудовище, не мое, а?
— Нет, оно мое.
Тервиллиджер поднялся на ноги.
Теперь вровень с глазами Джо Кларенса была пряжка его ремня. Несколько мгновений продюсер смотрел на блестящую пряжку как загипнотизированный.
— Будь прокляты эти чертовы юристы!
Он бросился к двери: — Работай!
Чудовище ударилось в дверь через долю секунды после того, как она захлопнулась.
Рука Тервиллиджера на несколько мгновений застыла в воздухе. Потом плечи его опустились. Он пошел к своему красавчику и его поднял. Открутил голову, содрал с нее латексовую плоть, положил череп на подставку и кропотливо начал лепить из глины заново доисторическую морду ящера.
— Побольше свирепости, — бормотал он сквозь зубы.
Фильм с переделанным чудовищем просматривали через неделю.
Когда кончилось, Кларенс в темноте чуть заметно кивнул.
— Лучше… Но… пострашнее надо, чтобы кровь стыла в жилах. Чтобы тетя Джейн напугалась до смерти. Новый эскиз, и переделать заново!
— Я уж и так опаздываю на неделю, — запротестовал Тервиллиджер. — Вы все приходите и требуете: меняй то, меняй это, и я меняю, один день хвост, другой — когти…
— Уж ты-то сумеешь меня порадовать, — сказал Кларенс. — В бой, художник!
В конце месяца просмотрели новый вариант.
— Почти в точку! Чуть-чуть промазал! — сказал Кларенс. — Морда почти такая, как нужно. Постарайся еще.
Тервиллиджер отправился к себе в мастерскую. Он принялся за эскиз и изобразил пасть динозавра так, как если бы она произносила непристойность, только понять эту непристойность мог тот, кто умеет читать по губам. Потом, взяв глину, Тервиллиджер принялся за работу и оторвался от страшной головы только в час ночи.