Все очень удивились, когда, развернув сукно, не обнаружили на Илларионе Ильиче никаких следов ожога. Правда, сильно воняло паленой шерстью — половина директорской бороды обгорела, ресницы тоже были опалены, на груди местами выгорела седоватая шерсть, как бывает по весне, когда мальчишки поджигают высохшую прошлогоднюю траву.
Через несколько месяцев, когда директора выписали из психиатрической лечебницы и он приступил к выполнению своих обязанностей, в заводоуправлении произошло еще одно событие, оказавшееся последним.
Был день зарплаты. Как обычно, все не столько работали, сколько смотрели в окна — не показалась ли Анжела Федоровна с толстым портфелем, не пора ли занимать очередь к маленькому зарешеченному окошку, откуда выдавались деньги. Управленцы были оживлены, шутили, рассказывали анекдоты на разные темы, намечали вечерние встречи и нетерпеливо поглядывали на часы. Кассирша запаздывала. С ней это случалось. И самые предусмотрительные уже занимали очередь к окошку.
Как потом выяснилось, уже получив в банке деньги, она забежала в какой-то магазин, где именно в этот час продавали нечто женское. Не то трусики, не то маечки, не то что-то еще более женское. Естественно, именно эта вещь Анжеле Федоровне нужна была позарез, и она больше часа простояла в очереди. А когда пришла, по своей глупости тут же похвасталась обновкой. На ее беду, уборщица в этот момент находилась в бухгалтерии — она торопилась и начала уборку, не дожидаясь конца рабочего дня. На покупку тетя Паша не смотрела, обновки ее давно не интересовали, но она уходила в отпуск, ей срочно нужны были деньги, и своим опозданием Анжела Федоровна довела уборщицу до крайней степени возмущения.
И вот открывает кассирша зарешеченное окошко, привычно покрикивает на столпившихся в коридоре метизников, выдвигает ящик стола, чтобы взять ведомость, и видит, что ее там нет. И ничего в ящике нет. Ни шариковой ручки, ни романа Сименона, ни губной помады, ничего. Ни пылинки.
Анжела Федоровна, женщина мужественная, привыкшая иметь дело с ценностями, сознания не потеряла. Но когда, выдвинув второй ящик, куда только что положила свою обновку, увидела, что он тоже пуст, побледнела.
— Так, — сказала она. — Из кассы я не выходила. И к нам никто не входил. Значит, кто-то из своих. — Анжела Федоровна тяжелым взглядом обвела бухгалтеров и счетоводов. Никто не дрогнул, не высказал намерения покаяться.
Кассирша поднялась и направилась к сейфу — не сунула ли она туда по рассеянности вместе с деньгами и обновку, и ведомость? Сейф был пуст. Анжела Федоровна с минуту молча смотрела в его железные внутренности и не увидела ни печати, ни поролоновой подушки, пропитанной чернилами, ни единой бумажки. Не было там и тугих денежных пачек, которые она сама запихнула в сейф полчаса назад. Потыкавшись вздрагивающей ладошкой в холодные железки, Анжела Федоровна без единого звука опрокинулась навзничь.
Заводоуправление бурлило, снова все были взбудоражены непонятным событием. Счетовод Жорка Хрустаков, главный герой первого происшествия, проявив завидное самообладание во время второго, и теперь хотел оказаться полезным. Он заглянул во все ящики стола Анжелы Федоровны и убедился, что в них ничего нет. Даже нижний ящик, в котором Ажела Федоровна хранила свои старые туфли и сапоги в ожидании осенней распутицы, был пугающе пуст. Жорка набрался духу и заглянул даже в сумочку кассирши — она оказалась настолько пуста, что, наверно, таковой не была даже во время ее приобретения.
Нигде не было ни документов, ни чековой книжки, не нашлось даже удостоверения личности.
Приехала милиция.
Допросы продолжались до глубокой ночи, все окна заводоуправления светились, управленцы ходили подавленные свалившимся несчастьем. Тщательный обыск всех помещений, включая чердаки, подвалы, архивы и даже закутки, куда тетя Паша прятала свои метлы, швабры, совки, даже такой обыск ничего не дал.
Жорка Хрустаков, возбужденный случившимся, попытался было рассказать милиционерам о том, как его пытались обмануть карточные шулеры, но те не стали его слушать. Милиция ехала ни с чем.
Анжелу Федоровну поместили в ту самую палату, в которой три месяца лечился Илларион Ильич. Иногда ей становилось лучше, она что-то бормотала, но разобрать удалось немного.
«Кто последний? — слабым голосом спрашивала в бреду Анжела Федоровна. И тут же добавляла: — Я за вами». Врачи не могли сказать ничего определенного, они не знали даже, как долго продлится это ее ужасное состояние.