— И что же она сказала? — осевшим голосом спросил Хрустаков.
— Чтоб, говорит, тебя подняло и шмякнуло. Вот.
— И что же?
— А вот то! Чувствую, начало меня от земли отрывать. Будто сила какая-то схватила. И я не могу ни пошевелиться, ни закричать, ни на помощь позвать. Там решетка рядом оказалась железная, ограждение какое-то… Представляешь, я до решетки дотянулся, ухватился и…
— Ну? Ну?! — стонал от нетерпения Жорка.
— Из стены решетку вывернуло, а меня все-таки на метр от пола оторвало. А потом стал на бок заваливаться. Я быстрее эту решетку от себя отшвырнул, думаю, если падать придется, то чтоб не на железо. И только успел от решетки избавиться, тут меня об пол как шмякнет! Руку вывихнул, старик… Вот так.
— А тетя Паша?
— Откуда ты знаешь, что ее зовут тетя Паша? — подозрительно спросил парень.
— Да ты же сам сказал! — нашелся Хрустаков.
— Да? Не заметил даже… Ну ладно. Ей директор выговор объявил. Она, оказывается, подписку дала, что не будет злоупотреблять своей силой. Такая у человека убежденность, столько страсти, ненависти она в проклятие вкладывает, такая у нее уверенность в правоте, что возникает материальная сила. Приезжали как-то иностранцы, и решил наш директор показать им умение тети Паши. Но ничего не получилось. Конфуз. На сцене сила у нее не возникает. Только и удалось ей бумажку на расстоянии поджечь.
— Как?
— А, чепуха. Фокус-покус. Держит директор бумажку в руке, а тетя Паша в десяти метрах стоит. И говорит… Дескать, гореть тебе синим пламенем. Но ничего не вышло, бумажка только с уголков обуглилась, и все. Тогда директор и говорит иностранцам… Вы, говорит, станьте вон там на площадке на беломраморной и закурите, а окурки на пол бросайте, ногами их топчите, можете, говорит, для пользы дела даже плюнуть на пол пару раз. Иностранцы смущаются, отказываются, мол, нам такого никогда в жизни не суметь. Ничего, еще как сумели. А директор наш не будь дурак из-за угла тетю Пашу на них и выпустил. А мы уж тут наготове с магнитофонами, эксперимент все-таки. И я сам слышал… Как увидела наша бабуля беспорядок, тут у нее и вырвалось… А, говорит, чтоб вас громом разразило! Как сказала, старик, как сказала! Мы потом на магнитофоне ее слова прокручивали, и то маленькие электрические разряды возникали. А тогда!.. — Парень зажмурился и, обхватив лицо руками, начал раскачиваться из стороны в сторону.
— Что же произошло тогда? — спросил бледный от волнения Хрустаков.
— Громыхнуло так, что стекла не везде выдержали. Гром, старик, самый настоящий гром. Резкий, с треском, как раскололось что-то. И молния! Ветвистая, кривая молния от потолка в пол. Иностранцы в кружок стали, вот в центр кружка молния и ударила. В полу дыра, понял? В мраморном полу круглая дыра размером с хороший арбуз. А края оплавлены. Там под мрамором бетон, арматура железная — все оплавлено. Иностранцы в себя пришли, щупают, по-своему лопочут, понять ничего не могут. Спустились на этаж ниже — и там в полу дыра. Четыре этажа молния пробила и в землю ушла. Правда, внизу дыра уже поменьше, мой кулак еле проходил.
Хрустаков долго молчал, глядя горящими глазами на опустевшую кружку от пива, потом спросил:
— Слушай, а у нее нет такого проклятия… Чтоб тебе пусто было?
— Старик! — Парень похлопал его по плечу. — У нее столько этих проклятий… Трое докторские диссертации защитили, понял? Однажды у нее вырвалось… Чтоб тебе на том свете в смоле кипеть!
— И что?! — ужаснулся Хрустаков.
— Ничего. Представляешь, совершенно ничего не произошло. Но мы потом догадались — она же про тот свет говорила… Но человек, которому она это сказала… Был человек, и нет его. Сам-то он остался, но это уже бледная тень… Все о будущем думает, богословием увлекся, а однажды застали — в лаборатории в какой-то кружке смолу кипятит. И только она пузырями пошла, он туда, в эту смолу, палец и сунул.
— И что?
— Очень кричал. От боли. А недавно его в церкви видели… Вот так, старик. А ты говоришь, Клухорский перевал… Девочки в шортиках переходят этот перевал. Будь здоров, старик. Заболтался я с тобой. Пока.
Когда сошел снег и наступило лето, Хрустаков, говорят, ушел, ругаясь, на Клухорский перевал. Даже трудовую книжку в заводоуправлении не взял. Вроде кто-то из метизников видел его на перевале. Похудел, загорел, ходит в драных шортах, питается от туристов. Приятель звал его домой, говорил, что должность счетовода сохраняется за ним, но Хрустаков отказался.