Мои стройные умозаключения были прерваны шорохом за спиной. Я обернулся и увидел, что, положив локти на перила террасы, к нам заглядывает пацан. Встретившись со мной глазами, он вроде бы в чем-то засомневался, но потом все-таки, переводя взгляд с меня на Егорыча, сказал:
— Дядя Саш, я там был.
— А, Тимур, — сказал Егорыч, увидев пацана, — ну что, передал все, как я сказал?
— Да, дядя Саша. Все нормально.
— Ну вот, спасибо. Молодец.
— Я побегу, дядя Саша, а то мне там надо… — И Тимур сделал неопределенное движение в сторону моря.
— Ну давай, давай, — сказал, усмехаясь, Егорыч.
— Приезжайте к нам, дядя Саша, приезжайте к нам еще. На будущий год приедете? — спрашивал Тимур, а сам был уже весь как спринтер, приготовившийся к забегу, весь напряженный и собранный и не срывающийся с колодок только из-за боязни фальстарта.
— Обязательно приеду, Тимур, обязательно. Ну, прощай. Беги куда тебе надо, а то опоздаешь. — И не успел Егорыч договорить это, а Тимур, как говорится, уж был таков.
— Что это у тебя за дела здесь, Александр Егорович, с местной пионерской организацией? — спросил я Егорыча, как только снова остался наедине с его безмятежностью.
— А это вовсе и не местная пионерская организация, а просто Тимур, — ответил он. — И между прочим, отличный парень, если хочешь знать. — Потом, помолчав с полминуты, добавил: — А посылал я его на почту. Надо же было с Москвой списаться. Вот я и написал Лебедеву, что выезжаю завтра.
— Как говорится, подробности письмом, — вставил я.
— АН и не письмом как раз, — ответил Егорыч и, указывая на свою толстую тетрадь для записей, хохотнул: — Я, брат, недаром в связи служил. Всей технике предпочитаю нарочного. Вот завтра в Москву поедем, ну заодно и как курьеры, вот эти мои подробности и отвезем.
— Да уж я вижу, Александр Егорыч, — сказал я, — что вы про службу не забываете. Прямо как на К.П здесь устроились, вестовых только посылаете.
— А это я потому, — сказал Егорыч, — Тимура, то есть, послал, что мне нельзя сейчас из дому отлучаться. Инкубационный период я тут проходил.
Теперь я уже сидел сама безмятежность и довольство. Сидел, попивал кофе и слушал Егорыча. Сидел, подставив спину напору теплого ветра, налетавшего из-за террасы. Теперь меня уже не задевали странные речи Егорыча о каком-то там инкубационном периоде или еще о чем там ему придет в голову. С меня вполне хватало того единственного рационального, что я выловил из этих речей: завтра мы, то есть я и Егорыч, едем в Москву и самое позднее послезавтра утром будем на работе, и Лебедев уже знает об этом. Цель моей командировки была достигнута, и спокойствие осенило меня.
IV
Но в этот вечер мы с Егорычем были, по-видимому, сообщающимися сосудами. Во всяком случае, для эмоций. Потому что спокойствие, снизошедшее, наконец, на меня, без сомнения, досталось мне от моего собеседника. А взамен он получил мою нервозность, которая возрастала в нем с минуты на минуту.
Поддерживая со мной нейтральный программистский треп (о том, что-де для верности надо бы затирать нули перед записью или о разных таинственных остановах, о «грязи», которую печатает иногда широкая печать, и тому подобной мистике), Егорыч все чаще посматривал на часы, а от часов его озабоченный взгляд прыгал в начинающую сгущаться темь за террасой. Он словно бы кого-то ждал. Но никто не шел.
Наконец, когда он привстал, сдвинул посуду и хотел уже уносить ее в дом, по дороге, ведущей к морю, послышались чьи-то шаги. Я обернулся и увидел, что снизу, из города, довольно быстрым шагом идет девушка. Она шла быстро и неровно, словно бы шатаясь, а когда она поравнялась с нашей террасой, я разглядел, что лицо у нее очень расстроенное. Похоже было, что она совсем недавно плакала. Девушка, проходя мимо, бросила в нашу сторону быстрый взгляд и чуть замедлила шаг, но затем отвернулась и снова полетела к гряде акаций, за которой был обрыв к морю.
Я посмотрел на Егорыча: уж не ее ли он ждал? Но нестандартный Егорыч, — хоть и оценивал с видимым напряжением всю ситуацию, вмешиваться в нее, вероятно, не собирался.
— Александр Егорович, — не вытерпел я, — что это с девчонкой? Расстроенная какая-то… И чего она на берег побежала?
Егорыч окончательно поднялся и, казалось, не слыша моих слов, направился к внутренней двери. Открыв ее, он, стоя в дверном проеме, обернулся ко мне и сказал:
— Я сейчас. Вот… стаканы отнесу. Посиди подожди здесь. Я сейчас приду. Поговорим еще.
Потом прошел в комнату и ногой закрыл за собой дверь.