Подкрепившись, я залез на всякий случай в седло и стал ждать.
Прошли сутки. Но они не прошли для меня даром. Мир, который я наблюдал, был в движении — океан, скалы, воздух. Вот на гладь океана легло сияние, взморщилось и вдруг поднялось вереницей домов — целый проспект. Дома менялись, менялся проспект — то становился улицей средневекового города, с притиснутыми друг к другу домами, остроконечными крышами, то проспект раздвигался, давая простор машинам, то мгновенно преображался в площадь — пустынную, ночную, или же заполненную людьми. Кажется, слышен был говор толпы, шарканье ног.
Разом видение исчезало, выдвигался какой-то цех, с бесконечно поднятой крышей и сигарообразными лежащими в ряд баллонами; то вдруг вырастал лес, преобразовывался в поле, в пашню.
В скалах поднимались башни, маяки, неведомые столбчатые конструкции, уходящие в небо. То вдруг море выплескивалось на сушу, голубело, и по нему шли белые корабли.
Все происходило под тихий шелест. Словно шел дождь. Но когда я снимал шляпу, волосы мои потрескивали, в пальцах кололо, — воздух до предела был насыщен энергией.
В один из таких моментов я спросил:
— Что это?
И получил ответ:
— Ты видишь жизнь, Путешественник.
Голос прозвучал рядом. Нет, не голос, не шепот — мысль вошла в меня и прозвучала в мозгу.
Я почему-то не удивился. Может быть, ждал — вот-вот заговорят со мной.
Я спросил: — Разве это жизнь?
— Наша жизнь, — ответили мне. — В человеческом понимании — это преджизнь.
— Электрическая? — догадался я.
— Электронная.
— И эти видения?
— Не обращай на них внимания. Это от избытка энергии.
— А миллион машин? — вспомнил я трагическую ночь.
— Забава. Каждый может делать что хочет.
— Каждый? Кто же вы?
— Мы океан, воздух, небо. Мы — все и во всем.
— Непонятно, — сказал я, действительно ничего не понимая.
— Мы ждем своего времени, — ответили мне еще более непонятно. — Наш мир угасающий. Мы родились от взрыва вместе со звездами и планетами. С тех пор прошли миллиарды лет. У нас своя эволюция. Медленная, но постоянная. Мы живем за счет космического излучения, которое в вашем веке назовут реликтовым. Оно сходит на нет. Вместе с ним угасает и наша жизнь.
— Почему вы все это знаете? Предвидите будущее?
— У нас абсолютное знание.
— Для меня это непонятно.
— Но вернемся немного. Излучение угасает. Мы должны погибнуть или приспособиться к новой жизни.
— Какой?
— Вашей.
— Органической? — спросил я.
— Да, той, что вы называете органической.
— Возможно ли это?
— Эволюция говорит: да. Мы войдем в каждую вашу клетку, в мозг и продолжим существование.
— Каким образом?
— Электрическим потенциалом.
— Да…, — вспомнил я о биотоках, об электрическом поле, создаваемом мозгом.
И получил пояснение: — В каждой частице мозга мы будем существовать.
— А абсолютное знание? — вспомнил я.
— Мы знаем все.
— Как это — все? — спросил я. И удивился: — А я могу знать все?
— Человек, ты уже стремишься вперед.
— Могу?… — настаивал я.
Последовала пауза.
И тогда я сказал: — Хочу!
— Лучше, — последовал ответ, — если у тебя не будет абсолютного знания. У человечества тоже.
— Почему?
— Потому, что вам нужен процесс добывания знания, нужна жизнь.
— Разве это не одно и то же?
— Да. Если вам дать абсолютное знание, вам нечего будет делать на Земле. Незачем жить.
— Но я хочу! — вернулся я настойчиво к своему.
— Младенец, — оборвали меня.
— Не будем говорить о человечестве, — сказал я. — Но хотя бы одному вы можете дать абсолютное знание?
— Думаешь, это игрушка?…
— Дайте!
— Что ж, возьми!..
Словно освежающей губкой провели по моему разгоряченному лицу, сняли пелену с глаз.
Обновились чувства, углубилась память, горизонт словно отпрянул в неизмеримую даль.
Я увидел свою формулу о переходе времени в вакуум. Увидел сверхзвуковые аэропланы, звездные корабли. Ответ на любой вопрос приходил сам собой, да и вопросов у меня не было — только ответы. Знал, когда умрет королева Виктория и когда придет к власти президент Франклин Делано Рузвельт, когда он подпишет проект «Манхэттен». Знал Хиросиму, атолл Эниветок, русское слово «спутник» и американское «Шаттл». Но главное и, пожалуй, страшное — страх я почувствовал точно, — что ко всему этому я отнесся безразлично, без интереса, будет — и ладно.