— Вот так во всем, — донеслись до меня слова, — мы перебираем знания, как монах четки, — все для нас застыло, замерло, все в одной форме. Но мы ждем новой жизни, чтобы вместе с ней начать все заново. Каждая эпоха оставит в копилке Земли свое: Палеозой — нефть, Мезозой — уголь, Кайнозой — теплую кровь, мы оставим мысль.
Я между тем видел свою дорогу назад и крушение Машины, техника ведь изнашивается. Свою остановку здесь, в олигоцене, и этот шалаш и знал, что буду умирать в шалаше. И вы придете, доктор Дэвис и профессор Прайс, за сорок минут до моей кончины. И вот я умираю, и абсолютное знание не поможет мне, и не нужно мне. И вам тоже не нужно, к примеру, вам, доктор Дэвис, зачем вам знать, что вы умрете… в 2079 году?
Дэвис содрогнулся, глянул на Путешественника — не сходит ли он с ума.
— И человечеству тоже, — продолжал Путешественник. — Зачем ему знать, какие оно пройдет катастрофы Армагеддоны и эпидемии?…
Дэвис поглядел на часы. Было без четверти двенадцать. Его утомил рассказ и испугал, а если говорить чистосердечно, то он думал: к чему эта поездка, зачем Машина?
— Может быть, вам что-нибудь нужно? — спросил профессор Прайс.
— Нет, ничего, — ответил умирающий. — Все тлен и прах.
От этих слов стало зябко и Прайсу, и Дэвису.
Наступило молчание.
— Как вы сумели просигналить SOS? — спросил Прайс у Путешественника.
— Абсолютное знание, — ответил Путешественник. — Из останков Машины я взял несколько проводков, сконструировал передатчик. Да вот он. — Он нашарил под изголовьем причудливо переплетенную проволочку, показал исследователям. — Энергией послужило атмосферное электричество.
Говорить было не о чем. Стрелка упрямо двигалась к двенадцати. Путешественник закрыл глаза, дыхание его стало прерывистым.
Каждый вздох мог оказаться последним.
Дэвис, ощущая в себе внутренний холод, спросил: — 2079 год — это шутка?
— А мой год? — тоже с внутренней дрожью, перебивая Дэвиса, задал вопрос Прайс.
— Вот видите… — не открывая глаз, Путешественник сделал попытку улыбнуться. Из-за слабости это ему не удавалось. — Не ездите в Архей.
И последними его словами было: — Абсолютное знание вам не нужно…
ГЕОРГИЙ ГУРЕВИЧ
ТАЛАНТЫ ПО ТРЕБОВАНИЮ
Шеф сказал:
— Гурий, для тебя особое задание. Итанты нынче в моде, мы на острие эпохи. К нам идут толпы молодых людей, не совсем представляя, на что они идут. Надо рассказать им о нашем деле все, спокойно и объективно, без восклицательных знаков.
Я воспротивился:
— Почему именно я? Есть Линкольн, есть Ли Сын, есть Венера, у нее одной разговорчивости на четверых. Пришлите к ней корреспондентов, она за вечер надиктует им целую книгу.
— Гурий, не пойдет, — сказал шеф твердо. — Я всех вас знаю не первый день. Венера наговорит с три короба, нужного и ненужного, а Линкольн и Ли Сын будут отнекиваться: «Ах, ничего особенного. Ах, работа, везде работа. Ах, каждый на нашем месте». Мне не нужны каждые, нужны понимающие, что в жизни за все надо платить, час за час, за час блага час труда. Так вот, будь добр, возьми сам диктофон и представь себе, что ты рассказываешь свою биографию, мне… или даже наблюдающему врачу, не скрывая ничего, ни радостного, ни горестного, все с самого начала, точно, объективно, спокойно и откровенно.
Шеф поперхнулся.
— Ладно, и о ней говори, — решился он. — Только переименуй. Назови как-нибудь иначе: Машей, Дашей, Сашей, Пашей, как угодно… Ну что ж, если нужно для дела… Если нужно точно, объективно, спокойно и откровенно… Пиши, диктофон!
Все-таки случай играет большущую роль в нашей жизни. Когда та странная девочка появилась в классе, не знал я, что решилась моя судьба.
Она пришла к нам в середине года, где-то в декабре, а может быть, в январе, не помню точно. Запомнилось бледное лицо на фоне очень яркой суриком окрашенной двери, прямые светлые волосы, короткая стрижка без выдумки, взгляд нерешительный и настороженный. Новенькая замешкалась в двери: математичка ее вдавила в класс своей пышной грудью. Наши девочки вздернули носики: не соперница. Что я подумал? Ничего не подумал тогда. Или подумал, что невыразительная эта новенькая, бескрасочная, никакая.
Портрет ее не стоит писать.
В ту пору я собирался стать художником, даже великим художником. Ручки не оставлял в покое; на всех уроках рисовал карикатуры на товарищей. Это было не первое мое увлечение, до того я мечтал стать путешественником. Со вздохом отказался от этой идеи, когда узнал, что все острова, мысы, бухты, речки и ручьи давным-давно нанесены на карту, еще в XX веке засняты спутниками.