Но толстенные стекла худо пропускают солнечные лучи, так что практически, несмотря на прозрачные полы, дневного света все равно нет. Всюду лампы и лампы, 16 часов горят, потом на 8 часов их гасят. И лично меня угнетали, просто угнетали эти кривые, уходящие под потолок коридоры, или цехи с наклонными полами, так и кажется, что дальние станки уже ползут на тебя, вот-вот обрушатся. Впрочем, старожилы к этой кривизне привыкли, не в эстетике суть. Три серьезных возражения были, когда стал вопрос о переносе промышленности в космос.
Первое: города неизбежно ограничены в размерах - на них помещается два-три крупных завода, один комбинат. Расставлять же спутники надо пошире, чтобы раз и на все века избежать опасности столкновения, вытягивать их цепочкой на одной орбите и вести хозяйство на всех этих разобщенных городах, как бы на флоте, плавающем в океане, каждый корабль по своему маршруту. Вторая трудность - сырье. Сырье надо возить с Земли на ракетах, на ракетах, на ракетах. Никакие трубопроводы в космосе невозможны. И третья трудность: пожалуй, непреодолимая,- с отходами.
Куда девать шлаки, обрезки, мусор, пыль, дым? Выбрасывать в пространство, дескать, места хватит? Но мусор в пространстве - это метеорный поток: смертельная опасность и для кораблей, и для тех же городов. Да, пространство просторно, но если тысяча заводов будут ежедневно создавать тысячу метеорных потоков…
И проект “Эфирные города” был побежден “проектом - Луна”.
На Луне заводы не плавают, прочно стоят на месте, и нет необходимости разносить их подальше, наоборот, можно сконцентрировать в одном районе, в море Дождей, например. Все рядом - перевозки короткие.
На Луне есть какое-то сырье. Есть минералы, а в них металлы - черные и цветные.
У Луны достаточное притяжение, не надо мудрить с невесомостью. Есть притяжение, значит, дым, пыль и мусор никуда не улетят. Можно беззастенчиво выбрасывать их из труб или свозить на свалку. Будем мусорить на Диане, это невежливо, но безопасно.
И на Луне проще строить. Нет необходимости везти с Земли каждый блок. На Луне множество глубочайших пропастей, а пропасть - это готовые стены, почти готовые. И в пропасти редко залетают метеориты. И не так трудно перекрыть их плитами, не обязательна водяная шуба.
Короче: Луна - это вторая Земля, поменьше, а космическое пространство - нечто принципиально иное.
Конечно, все это не так простенько. На Луне другая энергетика, другие руды и минералы, другая металлургия, другая химия, другой транспорт, другая получается экономика, другие шахты, другие дороги, другое строительство. Вот все это другое и проектировали инженеры, а мы - свежеиспеченные математики - помогали им расчетами.
Шли к нам лунные горняки, лунные экономисты, лунные транспортники, лунные химики со своими затруднениями. Этакая трудная складывается проблема, этаким трудным выражается уравнением, как его решать, как продиктовать ЭВМ, посоветуйте, помогите. Приходили хмурые и озабоченные, запутавшиеся в сложностях специалисты, нередко опытные, немолодые специалисты, а мы, молокососы, выручали их, исцеляли, потому что в школе итантов вырастили нам виденье, не только виденье, но и чутье. Мы смотрели на крючкотворное уравнение транспортников и припоминали: у штурманов, у космических навигаторов было нечто подобное, тоже многопричинность, выводящая на четвертое измерение, и тоже мнимая скорость на старте. Не совсем так, но сходно, известен подход. И мы находили корни и выписывали рецепт, выслушивали удивленную благодарность, снисходительно отклоняли похвалы: “Ах, что вы, что вы, никакого труда не стоит, и не такие преграды штурмовали”. И ощущали сладкую гордость: “Вот мы какие особенные, славные рыцари, спасители беспомощных дам, попавших в плен к четырехголовому дракону четырехпричинности”.
“Только не зазнавайтесь,- твердили нам наставники.- Вам привили талант, это подарок, а не заслуга. Со временем будут прививать всем желающим”.
Мы старались не зазнаваться, но гордость распирала нас.
Славно быть могучим воином в поле, хотя бы и в математическом.
Бывали и конфликты, особенно у наших лучших, у тех, кто вторгся в чистую математику - у Лючии, Семена и Симеона. Они разошлись со школой Юкавы, внесли какие-то исправления: старик заупрямился, попытался опровергнуть опровержение, наши разбили его шутя. В той дискуссии я не принимал участия, но присутствовал, и ощущение было такое, будто сижу я среди непонятливых школьников. Юкависты выступают с жаром, что-то говорят, говорят убежденно, выписывают длиннющие формулы, но мне-то ясно, что они не поняли с самого начала. Не доходит до них парадокс Лючии. В фойе и в перерывах подходят к нам с возражениями, стараются переубедить. Мы объясняем, нас не слышат. Не понимают или не принимают. Заранее убеждены, что не могут их победить эти мальчишки и девчонки (мы). И пустота вокруг нас.
Стоим в отчуждении отдельной кучкой, другие, особенные, наша команда, наша когорта.
Теперь-то признаны наши теоретики. Теперь-то они корифеи - Лючия, Семен и Симеон.
Но это теоретики. Мы же, остальные, рядовые таланты пошли в прикладную математику - кто на энергетику, кто в химию, кто куда, а я на самую -практическую практику - к строителям.
Я не случайно напросился к ним, ведь работа-то начиналась со строительства. Строители первыми осваивали Луну, и я выпросил командировку при первой возможности.
И вот я на Луне.
Первое впечатление - самое сильное. Какой же это необыкновенный мир, весь черно-белый, контрастный, как передержанный снимок! Тени словно пролитая тушь, каждый камешек очерчен по контуру. Сейчас-то ощущение противоположное: “До чего же надоедливое однообразие: смоляная тьма и слепящий свет, смола и белизна, смола и белизна!” Нет, ни за что не стал бы я обходить Луну пешком, заполняя альбом за альбомом, одного с лихвой хватило бы, чтобы дать представление.
И первая пропасть запомнилась. Не на канатах, на проволочках каких-то неубедительных спускали меня в бездну (десять кило - мой лунный вес). Тьма казалась густой из-за непроглядной темноты, в самом деле казалось, будто в смолу окунают. А там, где наши фонари шарили по стенам, из смолы выступали угловатые пилоны или плиты, геометрически правильные, все не сглаженные водой и ветром. И всюду торчали висячие скалы “пронеси, господи”, а на них опирались, одним углом касаясь, другие. Словно нарочно кто строил карточно-каменный домик. На Луне все завалы зыбки, нет там основательной все трамбующей земной тяжести.
В той первой пропасти строили мы строительный завод. Расчищали ее и резали и плавили стандартные блоки. И шли они отсюда по коротким лунным дорогам с адресами, надписанными краской: “Химзаводу”, “Медеплавильному”, “Автостраде”, “Атомной электростанции”. С удовольствием поглядывал я на эти надписи и думал: “А эта химия, и медь, и авто, и атомы все уйдут с Земли. А где-то будут убраны надписи: “Просим вас не ходить на территорию, чтобы не мешать химикам, медеплавильщикам, атомщикам”.
И буйной зеленью порастут деловые дворы, территория снова превратится в природу.
Пропасть для строительного завода, пропасть для медного, пропасть для атомного. Везде выравнивание стен, везде расчистка завалов, но пропасти-то разные и завалы разные, и глыбы все неодинаковые, к каждой особенный подход. И постепенно понял я, в чем разница между работой математика и инженера, казалось бы, родственной. Мы, математики, ищем обобщение, некое единое количественное правило, пригодное повсюду. Они, инженеры, всматриваются в конкретные случаи, ищут отклонение от правила.
Мы описываем цифрами, они прилагают силы. Всюду присматриваются, как прилагать поэкономнее. Помню по Земле, не по Луне - ехал я с одним нашим лунным инженером по живописной дороге в предгорье. Я-то восхищался красотами: “Ах, овражки, ах, косогоры, ах, овечки на косогоре!” А он свое: “Южнее надо было прокладывать трассу, выемку делать на косогоре, овраг пересекать насыпью и трубу в ней, не надо никакого моста. Сотню тысяч кубов зря накидали”.
Вот и у меня постепенно начало складываться инженерное мышление, даже инженерное чутье. Вы прирожденный инженер, уверяли меня коллеги.