Вечером у себя на квартире попытался разобраться в находке и на одном из листков наткнулся на формулу преобразования времени в вакуум.
У него затряслись руки, и он едва сумел набрать номер Королевского физического общества в Лондоне. У телефона оказался вице-президент общества. Узнав, откуда звонят, и поняв, что бумаги из «Тайм-Хауза», он приказал инженеру ничего не предпринимать и хранить чертежи пуще глаза.
Наутро он приехал на строительную площадку, где продолжалось разрушение «Тайм-Хауза», и схватился за голову. К счастью, дом еще не был разрушен, вице-президент встал перед экскаватором и заявил: «Только через мой труп!..» Так удалось спасти останки «Тайм-Хауза», а главное, каминную комнату. Прибывшая из общества комиссия конфисковала у инженера обрывки чертежей, бумаги с формулами: «Знаете ли вы, какую находку сделали?…» В оставшейся части здания отыскались рисунки модели, сделанные сэром Хаксли, макет и дневники наблюдений. Нашелся восьмиугольный столик, с которого была запущена путешественником модель.
И еще выяснилось, что чертежи и записи путешественника были замурованы в тайнике, в стене лаборатории. Бомба разрушила стену, сожгла тайник. Часть обгоревших бумаг оказалась засыпанной кирпичом, штукатуркой. Сэр Бенджамин наскоро, как мы помним, поставил новую стену; и обрывки чертежей, формулы, истлевая и портясь от влаги, пролежали под мусором пятьдесят лет. Какая ирония: всю жизнь сэр Хаксли бился над разгадкой Машины, а ее чертежи пропадали от времени и дождей буквально у него под ногами. Что ж, человечество знает немало подобных трагедий…
Вспыхнула надежда, что удастся перехватить модель.
Комиссия; не медля, приступила к восстановлению и реконструкции «Тайм-Хауза». Каминная комната была преобразована в зал, оставлен был только камин и стена, в которую он был вделан.
На место восьмиугольного поставили длинный, почти во весь зал стол, придвинув его на расстояние шага к каминной решетке. Сам столик поместили в музей, тут же, в усадьбе, а всю усадьбу сделали комплексом, с лабораторией, рабочими кабинетами и жилыми комнатами. Позже все это подвели под одну крышу и с общего согласия оставили комплексу имя — «Тайм-Хауз». Комиссия была преобразована в Комитет.
По обгорелым клочкам бумаги трудно было восстановить ход математических выкладок, но после долгой работы Комитет установил, что путешественника интересовало взаимодействие времени, энергии и вакуума. При этом время и энергия у него были однозначны, а вакуум не просто обычный физический вакуум, а вакуум времени, в котором время растворяется, исчезает. Это произвело на членов Комитета впечатление разорвавшейся бомбы.
Никто не хотел верить, но формула, на которую обратил внимание еще инженер, говорила о превращении времени в вакуум. Это было безумие или открытие, предвосхитившее свое время.
К середине двадцатого века ученые подойдут к понятию, что время — это энергия. Еретики выскажут мысль, что Вселенной и жизнью на Земле движет не энергия света, тепла, тяготения, а время. К двухтысячному году еще только выдвинется гипотеза о том, что звезды зажигает и поддерживает в них горение не внутриядерная или какая-либо другая энергия, а время — неиссякаемый океан, который одинаково питает квазар и органическую клетку. Здесь же, на обгорелых листках, было написано, что время и энергия — едины. Но зачем понадобилось путешественнику уничтожать время, превращать в вакуум? Листки не давали ответа, сколько Комитет ни ломал над ними голову.
Из остатков чертежей вовсе ничего понять было нельзя. Станина — это ясно. А вот двойная решетка?
Но и то, что удалось найти и увидеть, говорило, что Машина — реальность, путешествие во времени подтверждено. Другой вопрос — можно ли что-нибудь сделать на основании этих формул и чертежей? Выход был, и сэр Бенджамин указывал на него найти модель машины. Она существовала и была запущена, она находится в движении, надо перехватить ее, она объявила о себе блеском… в движении.
Сэр Бенджамин в конце дневника в виде вывода, а может быть, завещания, призвал учредить дежурство — Вахту а сделать все возможное, чтобы поймать аппарат, летящий во времени.
Вахта была учреждена, однако создать дежурство оказалось делом непростым.
Надо было подобрать людей, преимущественно молодых, с быстрой реакцией, находчивых. Разъяснить им задачу, обучить перехвату модели, мгновенному ее выключению. Здесь помогли рисунки и модели сэра Бенджамина. По нему сделали двести копий. Придумали стенды, на которых аппарат появлялся на пятидесятую, сотую долю секунды. Создали туманный искусственный вихрь вокруг аппарата — лови, выключай модель. Создали наконец идеальные условия: пустой, хорошо освещенный зал, тишину, нормальную влажность, температуру. Ввели обучение вахтенных, тренировки и профотбор. Учредили премию в сто тысяч фунтов тому, кто остановит модель. Зал фотографируется телесъемкой — до миллиона кадров в секунду, поставлена сигнализация.
Наряду с вахтенными в изолированном кабинете, примыкавшем к каминному залу, днем и ночью — тоже по двое — дежурили члены Комитета.
Так продолжалось годы, десятилетия — игра стоила свеч.
— У меня предчувствие… — говорит Стаффорд.
Опять дежурят Стаффорд и Лейн.
Лейн тихо смеется.
— Не пойму тебя, — говорит Стаффорд. — То называешь модель фантастикой, то надеешься получить премию. Значит, веришь?
— Молчи, Стаффорд, — прерывает Лейн. — Работай.
Стаффорд смолкает, но, искоса поглядывая на Лейн, продолжает рассуждать про себя: «Странная девчонка, — кстати, единственная среди вахтенных, все остальные мужчины. Нелегко ей далось конкурировать с ними, но как она тренировалась, чтобы доказать равенство! Доказала. В тренировках с тестами — первая, в работе на стендах — первая. По быстроте и реакции никому не уступит. Правда, на стенде еще никому не удалось за сотую долю секунды выключить рычажок, — Лейн тоже не удалось, члены Комитета в отчаянии от этого. Но что поделаешь? Каждый из вахтенных надеется. И Комитет тоже надеется. Но почему Лейн противоречива? — продолжает рассуждать Стаффорд. — Верит в модель и не верит? Пожалуй, девица себе на уме…» Стаффорд сосредоточивает взгляд на столе, где небольшим, почти незаметным квадратом намечено выверенное место, на котором путешественник полтора века назад запустил модель в будущее.
Время тянется, тянется, нигде оно так не тянется, как в этой комнате. У Стаффорда сводит челюсть — зевнуть, но зевать строжайше запрещено, читать запрещено, думать о постороннем тоже.
Сиди и смотри. Слушай тишину, если умеешь ее слушать.
Но что это? Будто мотылек ударяет крыльями по стеклу. Стаффорд поднимает голову — на окне ничего нет. Под крышей комплекса нет мотыльков и мух.
Лейн тоже вслушивается, приподняв брови.
И вдруг посередине, между ней и Стаффордом, возникает движение воздуха, едва заметный порыв. Стаффорд машинально кладет руки на стол, и в это мгновенье в квадрате, на который он смотрит, появляется проблеск, сияние. Миг — ив порыве ветра, который ударяет в лицо, возникает что-то белое, с хрустальным блеском, с шелестом, который Стаффорд услышал секунду тому назад.
— Лейн! — кричит он, одновременно выбрасывает руки к сиянию.
Лейн уже видит все — как беспомощно руки Стаффорда пытаются нашарить рычажок, повернуть и отключить от упора, как учили на тренировках.
— Лейн, помоги! — кричит Стаффорд.