Дикий страх охватил меня, ярость. «Зачем? — кричал я. — Кому это нужно?» Метался, хотя и чувствовал бесполезность этого, от одной Машины к другой. «Отдайте!» — кричал, осознавая, что среди этого скопища есть моя, единственная Машина, но мне не найти ее до второго пришествия.
— Отдайте! Слышите вы? — потрясал я руками, не сомневаясь, что это дело злых сил. — Зачем вы меня испытываете?
В ответ тишина и легкий электрический шорох.
Сколько времени я метался, бросал камнями в призрачные машины? Сколько еще и что кричал? Отчаяние, усталость взяли свое, я свалился на песок в беспамятстве.
Проснулся от боли — руки и ноги свело от неудобной позы.
Берег был тих и пуст, в полумиле от меня стояла Машина.
Еще более обезумевший от радости, я бросился к ней, вцепился в станину, как в постоянный надежный якорь, и только тогда стал приходить в себя. Неужели это был сон? — мне становилось совестно за свое поведение, крики. Нет, это не было сном.
Стыд обжигал меня, я вел себя, как павиан в зоопарке. Что обо мне подумают те, могущественные, которые — я в этом не сомневался — существуют в мире Архея? Но зачем они устроили маскарад?…
Может, вскочить в кабину и дать задний ход? Но это было бы бегством. Капитулянтством и трусостью. Во мне заговорил исследователь. Надо понять, что случилось и почему так случилось.
Ответа на вопрос не было.
А может быть, ответ ждать рано? Может, должно пройти какое-то время, прежде, чем ответ будет? Ведь силы вовсе не злые — вернули Машину. Стоит остепениться и подождать? Ожидание еще никому не приносило вреда.
Подкрепившись, я залез на всякий случай в седло и стал ждать.
Прошли сутки. Но они не прошли для меня даром. Мир, который я наблюдал, был в движении — океан, скалы, воздух. Вот на гладь океана легло сияние, взморщилось и вдруг поднялось вереницей домов — целый проспект. Дома менялись, менялся проспект — то становился улицей средневекового города, с притиснутыми друг к другу домами, остроконечными крышами, то проспект раздвигался, давая простор машинам, то мгновенно преображался в площадь — пустынную, ночную, или же заполненную людьми. Кажется, слышен был говор толпы, шарканье ног.
Разом видение исчезало, выдвигался какой-то цех, с бесконечно поднятой крышей и сигарообразными лежащими в ряд баллонами; то вдруг вырастал лес, преобразовывался в поле, в пашню.
В скалах поднимались башни, маяки, неведомые столбчатые конструкции, уходящие в небо. То вдруг море выплескивалось на сушу, голубело, и по нему шли белые корабли.
Все происходило под тихий шелест. Словно шел дождь. Но когда я снимал шляпу, волосы мои потрескивали, в пальцах кололо, — воздух до предела был насыщен энергией.
В один из таких моментов я спросил:
— Что это?
И получил ответ:
— Ты видишь жизнь, Путешественник.
Голос прозвучал рядом. Нет, не голос, не шепот — мысль вошла в меня и прозвучала в мозгу.
Я почему-то не удивился. Может быть, ждал — вот-вот заговорят со мной.
Я спросил: — Разве это жизнь?
— Наша жизнь, — ответили мне. — В человеческом понимании — это преджизнь.
— Электрическая? — догадался я.
— Электронная.
— И эти видения?
— Не обращай на них внимания. Это от избытка энергии.
— А миллион машин? — вспомнил я трагическую ночь.
— Забава. Каждый может делать что хочет.
— Каждый? Кто же вы?
— Мы океан, воздух, небо. Мы — все и во всем.
— Непонятно, — сказал я, действительно ничего не понимая.
— Мы ждем своего времени, — ответили мне еще более непонятно. — Наш мир угасающий. Мы родились от взрыва вместе со звездами и планетами. С тех пор прошли миллиарды лет. У нас своя эволюция. Медленная, но постоянная. Мы живем за счет космического излучения, которое в вашем веке назовут реликтовым. Оно сходит на нет. Вместе с ним угасает и наша жизнь.
— Почему вы все это знаете? Предвидите будущее?
— У нас абсолютное знание.
— Для меня это непонятно.
— Но вернемся немного. Излучение угасает. Мы должны погибнуть или приспособиться к новой жизни.
— Какой?
— Вашей.
— Органической? — спросил я.
— Да, той, что вы называете органической.
— Возможно ли это?
— Эволюция говорит: да. Мы войдем в каждую вашу клетку, в мозг и продолжим существование.
— Каким образом?
— Электрическим потенциалом.
— Да…, — вспомнил я о биотоках, об электрическом поле, создаваемом мозгом.
И получил пояснение: — В каждой частице мозга мы будем существовать.
— А абсолютное знание? — вспомнил я.
— Мы знаем все.
— Как это — все? — спросил я. И удивился: — А я могу знать все?
— Человек, ты уже стремишься вперед.
— Могу?… — настаивал я.
Последовала пауза.
И тогда я сказал: — Хочу!
— Лучше, — последовал ответ, — если у тебя не будет абсолютного знания. У человечества тоже.
— Почему?
— Потому, что вам нужен процесс добывания знания, нужна жизнь.
— Разве это не одно и то же?
— Да. Если вам дать абсолютное знание, вам нечего будет делать на Земле. Незачем жить.
— Но я хочу! — вернулся я настойчиво к своему.
— Младенец, — оборвали меня.
— Не будем говорить о человечестве, — сказал я. — Но хотя бы одному вы можете дать абсолютное знание?
— Думаешь, это игрушка?…
— Дайте!
— Что ж, возьми!..
Словно освежающей губкой провели по моему разгоряченному лицу, сняли пелену с глаз.
Обновились чувства, углубилась память, горизонт словно отпрянул в неизмеримую даль.
Я увидел свою формулу о переходе времени в вакуум. Увидел сверхзвуковые аэропланы, звездные корабли. Ответ на любой вопрос приходил сам собой, да и вопросов у меня не было — только ответы. Знал, когда умрет королева Виктория и когда придет к власти президент Франклин Делано Рузвельт, когда он подпишет проект «Манхэттен». Знал Хиросиму, атолл Эниветок, русское слово «спутник» и американское «Шаттл». Но главное и, пожалуй, страшное — страх я почувствовал точно, — что ко всему этому я отнесся безразлично, без интереса, будет — и ладно.
— Вот так во всем, — донеслись до меня слова, — мы перебираем знания, как монах четки, — все для нас застыло, замерло, все в одной форме. Но мы ждем новой жизни, чтобы вместе с ней начать все заново. Каждая эпоха оставит в копилке Земли свое: Палеозой — нефть, Мезозой — уголь, Кайнозой — теплую кровь, мы оставим мысль.
Я между тем видел свою дорогу назад и крушение Машины, техника ведь изнашивается. Свою остановку здесь, в олигоцене, и этот шалаш и знал, что буду умирать в шалаше. И вы придете, доктор Дэвис и профессор Прайс, за сорок минут до моей кончины. И вот я умираю, и абсолютное знание не поможет мне, и не нужно мне. И вам тоже не нужно, к примеру, вам, доктор Дэвис, зачем вам знать, что вы умрете… в 2079 году?
Дэвис содрогнулся, глянул на Путешественника — не сходит ли он с ума.
— И человечеству тоже, — продолжал Путешественник. — Зачем ему знать, какие оно пройдет катастрофы Армагеддоны и эпидемии?…
Дэвис поглядел на часы. Было без четверти двенадцать. Его утомил рассказ и испугал, а если говорить чистосердечно, то он думал: к чему эта поездка, зачем Машина?
— Может быть, вам что-нибудь нужно? — спросил профессор Прайс.
— Нет, ничего, — ответил умирающий. — Все тлен и прах.
От этих слов стало зябко и Прайсу, и Дэвису.
Наступило молчание.
— Как вы сумели просигналить SOS? — спросил Прайс у Путешественника.
— Абсолютное знание, — ответил Путешественник. — Из останков Машины я взял несколько проводков, сконструировал передатчик. Да вот он. — Он нашарил под изголовьем причудливо переплетенную проволочку, показал исследователям. — Энергией послужило атмосферное электричество.
Говорить было не о чем. Стрелка упрямо двигалась к двенадцати. Путешественник закрыл глаза, дыхание его стало прерывистым.
Каждый вздох мог оказаться последним.
Дэвис, ощущая в себе внутренний холод, спросил: — 2079 год — это шутка?