Взяли мы груз в Порт-Элизабет, идем с ним в Австралию. Из Сиднея — на Филиппины… И не дошли… Сам Го-Шень пожаловал к нам… Слыхали про такого, черта морского? Не слыхали? Ваше счастье. Кто виноват был во всем этом деле, сказать не могу. Капитан оставил за себя старпома, а сам на катере отправился с судовыми документами в порт. Стояли мы тогда в виду одного из островков Соломонова архипелага. Как обычно в тех местах, окружили нас лодчонки с местными жителями. То одно предлагают, то другое. Мейт, старпом по-нашему, приказал никого не пускать на борт, а так, на веревках: мы им — деньги, а они нам фрукты разные, ракушки, ну, в общем, что положено. И как тут мы прозевали? Видно, все с одного борта столпились, нам там обезьянку предлагали, детеныша орангутанга. Да, забавная у нас вышла обезьянка, когда на нас набросилось человек тридцать, А мастера какие?! Только с места двинешься, и уже лежишь на палубе, а через секунду — во рту тряпка, руки с ногами стянуты, не человек, а куль, бублик какой-то. И полный вперед.
Побросали нас в трюм и шуруют вовсю. Слышим: дрели электрические жужжат. Иллюминаторы и те отвинчивают. Потом спустился к нам сам Го-Шень. Интересный такой дядечка. Высокий, лицо как из кости темной вырезано, глаза быстрые, сам гибкий, хотя и немолодой. А в руках его — корабельный лист, где мы все по должностям расписаны.
— Почему один лишний? — спрашивает у мейта. Тому кляп изо рта вытащили и к стенке трюма прислонили.
— У нас пассажир, — отвечает старпом и на меня глазами указывает. Моряк русский, радист.
Го-Шень на меня посмотрел, подбородком повел, будто воротник ему резал, и меня тотчас развязали и поставили перед ним.
— Тебя звать как? — спрашивает по-русски почти без акцента. — Иван-Степан?
— Василий, — отвечаю, а сам чувствую — ноги не держат.
— Хочешь со мной погулять, Василий? Наше дело лихое: сегодня здесь, а завтра там; — А они как же? — спрашиваю и глазами на связанную команду показал.
— На что они мне, — отвечает Го-Шень. — Кингстоны откроем, и майна помалу, пошли — на дно крабов кормить. Я тебе жизнь подарю в память моей матушки, из России она… И поболтать будет с кем, я ведь с детских лет по-русски говорю, а забывать стал.
— Помилуй, — говорю, — пожалей моряков, капитан. Тогда и поговорим.
— Э, нет. Кто меня видел, тот должен умереть. Правило такое, сам понимаешь. Я ведь еще и по земле походить хочу. Да и на что они тебе, британцы эти? Высокомерные людишки.
— Это простые ребята, не могу…
И больше не помню ничего. Даже не помню, как Го-Шень пистолет достал, просто выпало из памяти. И полоснул он меня прямо в это место.
Василий дотронулся до своего «шарика» на лбу.
Очнулся я, когда вода к голове подобралась. Люк открыт был и солнце прямо над ним стояло, но только виделось мне все как в сумерках. Оглянулся кругом, а вся команда повязанная будто в судорогах бьется, а глаза, глаза какие… У одного меня только руки не связаны, да с такой дыркой в голове многого не сделаешь. Подобрался я, однако, к кингстону и давай крутить маховик, да по градусу, по полградуса, а вода идет и идет. И тут я за голову схватился от боли, а потом рукой в крови за нарезной шпиндель кингстона взялся. Не соображал я, конечно, а вышло, что смазал этот шпиндель, и пошел, и пошел… Стала тарелка на место, и воду как отрезало. Подобрался я тогда к Тэдду и зубами веревки на его руках развязал, а у самого уже все силы кончились.
Наверх меня уже вынесли.
Ну и натворил нам этот пират дел. Все латунные части вывинтил, у капитана в каюте всю мебель снял, обшивку со стен деревянную и ту оторвал и увез. В камбузе ни ложки-поварешки, ни тарелки — ничего.
А уж матросские сундучки там, чемоданчики — все раскрыты, и все на пол вытряхнуто. Радиостанция судовая прострелена автоматной очередью, даже антенну срезали. И стали мы опять загибаться. Только теперь от голода.
На третий день со мной бред случился. Приснилось мне, когда я спал на палубе, что давит меня что-то. Попробовал глаза открыть — не могу, дышать — не могу, кричать — тоже не могу. Давит будто что и давит, на грудь, на мозг…
— Это кошмар такой, — подсказал я.
— Если бы, если бы кошмар. Было что-то другое. Мне Тэдд рассказывал, лихорадка его сразу оставила, как Го-Шень к нам пожаловал, видел он, что-то серое, а ночью все серое, будто на меня наползло из-за борта, а ни у Тэдда, ни у кого сил не было и на ноги подняться. Только утром встал я как встрепанный. Здоров, ну совсем здоров! Лоб пощупал, а там шарик будто, но кровь не сочится, и все зажило. А сил во мне будто вагон прибавилось. Я и туда, и сюда. Удочку изготовил, рыбы наловил, печь в камбузе растопил и давай британцев подкармливать. В день все были на ногах. Капитана Го-Шень убил, когда тот из порта вернулся, но старпом по звездам стал определяться, механик в машинном отделении гремит, жизнь пошла, одним словом.