Фантастика 2000
Кир Булычев и Эдуард Геворкян! Сергей Лукьяненко и Владимир Васильев!
И многие, многие другие — писатели уже известные и писатели-дебютанты — предлагают вашему вниманию повести и рассказы.
Космические приключения и альтернативная история, изысканные литературные игры и искрометный юмор — этот сборник так же многогранен, как и сама фантастика!
«Танцы на снегу» Сергея Лукьяненко, «Путешествие к Северному пределу» Эдуарда Геворкяна, «Проснуться на Селентине» Владимира Васильева — вы еще не читали эти произведения? Прочтите!
От составителя
Представляя этот сборник на суд любителей фантастики, мы должны сразу же уточнить некоторые — изначально нуждающиеся в уточнении — моменты.
При составлении мы никак не претендовали ни на абсолютную полноту, ни на безукоризненность собственного вкуса, а потому и не беремся утверждать, что собрали «лучшее из лучшего».
Поставлена была иная задача — представить в сборнике максимально многообразную и многогранную картину современной отечественной фантастики — во всех ее видах и направлениях. Кому-то из читателей, возможно, покажется, что многое упущено. Вполне возможно. Другой сочтет, что, напротив, есть много лишнего, что иной из рассказов стилистически не относится к этому сборнику, — очень может быть! Еще раз — выбор составителей был весьма субъективен и никак не безгрешен.
И, наконец, последнее — в соответствии с давней традицией мы включили в состав «Фантастики-99» не только художественные произведения, но и критические статьи, обзоры и очерки, посвященные, так или иначе, ситуации, в которой находится сейчас российская фантастика.
Смеем надеяться, что эта книга не оставит вас равнодушными.
Н.А. Науменко
Сергей Лукьяненко
ТАНЦЫ НА СНЕГУ
Пролог
В тот день мои родители воспользовались своим конституционным правом на смерть.
Я ничего не подозревал. Понимаю, что в это трудно поверить, но до самого конца у меня и мысли не было, что родители сдались. Отца уволили с работы больше года назад, его пособие кончилось, но мама продолжала работать на Третьих Государственных копях. Я не знал, что Третьи Государственные давнымдавно на грани банкротства, и зарплата погашается рисом, который я ненавидел, и оплатой квартирных счетов, о которых я вообще никогда не вспоминал. Но так жили многие, и в школе трудно было найти ребят, у которых и мать, и отец имели работу.
Я пришел из школы. Бросил планшетку на кровать, а потом тихонько заглянул в гостиную, откуда звучала музыка.
Первое, что я подумал, — отец нашел наконец работу. Мама и папа сидели за столом, застеленным белой скатертью, посредине стола горели свечи в старинном хрустальном подсвечнике, который доставали только на дни рождения и Рождество. На тарелках были остатки еды — настоящей картошки, настоящего мяса, и я уж никогда не поверю, что папа не съел бы двух полных тарелок, перед тем как не доесть третью. Стояла полупустая бутылка водки, причем настоящей, и почти пустая бутылка вина.
— Тикки! — сказал отец. — Быстренько за стол!
Меня зовут Тиккирей. Это очень звучное имя, но чертовски длинное и неудобное. Мама иногда зовет меня Тик, а отец — Тикки, хотя, по-моему, проще им было двенадцать лет назад придумать другое имя.
Я сел, ничего не спрашивая. Отец очень не любит расспросов, ему нравится рассказывать новости самому, даже если надо всего лишь сообщить, что мне купили новую рубашку. Мама молча положила мне гору мяса с картошкой и поставила рядом с тарелкой бутылку моего любимого кетчупа. Так я и слопал всю тарелку, в полнейшее свое удовольствие, прежде чем папа развеял мое заблуждение.
Никакой работы он не нашел.
Для людей без нейрошунта сейчас вообще работы нет.
Надо ставить шунт, но у взрослых это очень опасная и дорогая операция. А маме не платят денег, и, значит, им нечем даже оплачивать жизнеобеспечение, а я ведь прекрасно понимаю, что на нашей планете можно жить только под куполами.
Так что нас должны были выселить из квартиры и отправить во внешнее поселение, где можно прожить год, или два — если очень повезет.
Поэтому они с мамой воспользовались своим конституционным правом…
Я сидел словно каменный. Ничего не мог сказать. Смотрел на родителей, ковырял вилкой остатки картошки, которые только что перемешал с кетчупом, превратив в бурую кашицу. Ну люблю я все заливать кетчупом, хоть меня за это и ругают…
Сейчас меня никто не ругал.
Наверное, надо было сказать, что лучше мы все вместе отправимся в поселения и будем очень старательно проходить дезактивацию, возвращаясь с рудника, и проживем долго-долго, а потом заработаем денег достаточно, чтобы снова купить пай в куполе. Но у меня не получалось это произнести. Я вспоминал экскурсию на рудник, которая у нас однажды была. Вспоминал людей с серой кожей, покрытых язвами, которые сидели в древних бульдозерах и экскаваторах, вспоминал, как один экскаватор повернулся и поехал из карьера навстречу нашему школьному автобусу, помахивая ковшом. А из кабины улыбался «крокодильей пастью», которая у всех облученных появляется, экскаваторщик… Он, конечно, просто попугать хотел, но девчонки завизжали и даже мальчишкам стало страшно.
И я ничего не сказал. Совсем ничего. Мама то начинала смеяться и целовала меня в макушку, то очень серьезно объясняла, Таниы на снегу что теперь мой пай на жизнеобеспечение продлен на семь лет, я успею вырасти, получить профессию, а нейрошунт у меня очень хороший, они тогда здорово зарабатывали и не поскупились, так что с работой проблем не будет. Главное, чтобы я не связался с дурной компанией, не стал жрать наркоту, был вежливым с учителями и соседями, вовремя стирал и чистил одежду, подавал прошения на муниципальные продуктовые карточки.
Она заплакала только тогда, когда папа сказал, будто почуял мои колебания, что переменить уже ничего нельзя. Они подали заявку на смерть, выпили специальный препарат, поэтому им и выдали «прощальные деньги». Так что даже если родители передумают, они все равно умрут. Только тогда мне не продлят пай на жизнеобеспечение.
Есть мне больше не хотелось. Совсем. Хотя было еще мороженое, и торт, и конфеты. А мама шепнула на ухо, что из «прощальных денег» они оплатили мне день рождения на семь лет вперед.
Специальный человек из социальной службы будет выяснять, какой мне нужен подарок, и покупать его, и приносить его в день рождения, и готовить праздничный ужин. Наша планета и впрямь бедная и суровая, но социальные службы у нас развиты не хуже, чем на Земле или Авалоне.
Мороженое я все-таки съел. Мама смотрела так умоляюще и жалобно, что я хоть и давился, но глотал холодные сладкие комки, пахнущие клубникой и яблоками. Потом мы, как обычно, прочитали молитву и пошли спать.
В Дом Прощаний родителям надо было идти рано утром. Если они задержатся до полудня, то тоже умрут, но тогда им будет больно.
Я пролежал часов до трех ночи, глядя на часы. Робот-трансформер, в виде которого были сделаны часы, сурово сверкал глазами, помахивал руками, переступал на месте, а иногда начинал водить по комнате тонкой спицей лазерного луча. Мама всегда ворчала, что невозможно спать в комнате с «такой ерундой», но отключить робота не требовала. Она же помнила, как я радовался, когда в восемь лет мне подарили эти часы.
И только когда я понял, что думаю о родителях в прошедшем времени, будто они уже мертвы, я вскочил, распахнул дверь и бросился к ним в спальню. Я не маленький. Я все понимаю. И что взрослые, даже если они родители, могут ночью делать, прекрасно знаю.
Только я больше не мог один.
Я бросился на кровать, между мамой и папой. Уткнулся маме в плечо и заплакал.
Они ничего не стали говорить. Ни мама, ни папа. Просто обняли меня, стали гладить. Вот тогда я и понял — сразу, что они живые. Но только до утра. Я решил, что спать сегодня не буду, но все равно заснул.