— К тебе мужиков тянет, как в болото, — сообщил он. — Из-за тебя Сережка Глухов утопился.
— Ну что ты несешь, Брюхатик, он же в лодке с ребятами утонул. Отдай мне пакет, а?
— Не знаю никакого пакета.
— Но ты же искал у меня?
— Так я ж деньги искал. На что мне пакет.
Тут серые клеточки в голове Брюхатого заработали наконец, и он задал вопрос, который давно пора было задать: — А что в пакете?
— Я не знаю, Брюхатик. Кем мне быть, не знаю.
— Что-то ты крутишь… — Брюхатик с сочувствием сплюнул. — Не скоро ты в форму вернешься, Дашка. Не видать тебе принца.
И рассмеялся. Потому что сам был красив и совсем не толст, а Брюхатик он, потому что фамилия Брюхатов.
— Я бы тебе еще добавил, — сказал Брюхатик, — но жизнь тебя уже искалечила. Значит, чтобы завтра бабки были. Или тебе не жить.
Тут Даша вспомнила, что у нее есть сто долларов. Может, отдать?
И тут же поняла: нельзя этого делать. Где сто, там и триста, Брюхатик не отвяжется. Такие времена пошли, теперь жалости нет. Иначе тебя самого затопчут. А жалко.
Она пошла провожать Брюхатика до дверей, как будто гостя, а у дверей он остановился, улыбнулся, показал зубы из керамики, по пятьсот баксов каждый, развернулся и врезал Даше в другой глаз, она упала, больно было — страшно. Глаз вытечет? Еще головой ударилась о вешалку.
Брюхатик уже с лестницы сказал: — Это я тебе для памяти. Увидимся.
Сам захлопнул дверь и стало тихо.
Ну что так не везет женщине?
На голове наливалась шишка, глаз не видел — наверное, повредил что-то этот красавчик. Главное — без смысла.
Куда деваться?
И она поняла — хватит ей, лучше смерть, лучше что угодно!
И как аккорд сладкой музыки мелькнуло воспоминание о будущем или другом времени. Глупый, глупый Вадик, ты хоть помнишь меня? А ребята из Архитектурного? Сколько прошло с тех пор, как она вышла из транстемпоральной камеры? Часа три, не больше… а где сто долларов? Теперь придется их глазнику отдавать.
И когда она поднялась и отошла от двери, чтобы еще разок поглядеть в зеркало, дверь от могучего удара слетела с петель и упала в коридор.
Это была психическая атака.
Вошли двое, в чулках, натянутых на головы с прорезями для глаз, как из триллера.
— К стене! — приказал один из них.
Потом увидел рожу Даши и даже присвистнул.
— Кто же это нас обогнал, блин? — спросил он с юмором.
— Желающих больше чем достаточно, — ответила Даша.
— Мы ненадолго, — сказал один из «чулков». — Возьмем свое и по домам.
— Чего свое?
Чулок вроде и не услышал, они втолкнули Дашу в комнату.
— Мы жмурика догнали, — продолжал чулок, — а он пустой. Сбросил товар. Мы пока вычислили, три часа потеряли.
— Значит, неправильно вычислили.
— Он ушел от твоего мужа, из лагеря, — сказал другой чулок, незлобливо, спокойно, как объяснял урок непонятливой девочке. — У него твой адрес был, но имя не твое, Александра Федоровна.
— Это моя свекровь, — тупо сказала Даша.
— И мы знаем. Теперь мы знаем, кто кому свекровь.
— Не видела я никакого пакета, — устало сказала Даша. — Отвяжитесь. Ко мне сегодня все вяжутся.
— Группа риска, — сказал чулок. — Газеты читать надо. Таких, как ты, всегда бьют. При всех царях и режимах.
— И насилуют, — сказал второй, — только не таких грязных и вонючих.
— Я не грязная! Я не вонючая! — последние слова оскорбили Дашу так, что она перестала бояться.
— А теперь скажи мне, ангел, — сказал первый чулок, — откуда ты знаешь, что тебе оставили пакет?
— Вы сказали!
— А вот этого мы тебе не сказали. Мы народ осторожный, тертый, мы никогда лишних слов не говорим. Я сказал — товар.
— Мне показалось, что пакет.
— Вот и замечательно, — сказал второй чулок. — Пускай будет пакет. Так где же пакет?
— Не знаю!
— Может, и не было пакета?
— Не было, не было!
Тут чулок ей врезал.
Ну что ты будешь делать! Такого дня давно не было. Наверное, он последний в ее короткой и бестолковой жизни. А ведь хотелось как лучше, даже идеалы в жизни были, а в шестнадцать лет стихи писала. И мечтала — вот встретит хорошего человека, желательно старше ее, родит ребеночка…
Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаз совсем перестал видеть.
— Вспомнила? — спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
— А даже и будешь кричать, — угадал ее жалкую мысль чулок, — никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются — дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
Она валялась у них в ногах, а они сидели на кровати, рядом, закурили. Запахло дымом.
— Тебе дать покурить? — спросил один из них. А у Даши даже не было сил, чтобы согласиться, а впрочем, так мутило, что сигарета бы не помогла.
— Ты себя утомляешь и наше время тянешь, — сказал чулок. Она так и не научилась их различать. — Мы что, не люди, что ли?
— Зачем вы так меня мучаете? Я, честное слово, не знаю, где ваш пакет. И даже не знаю, что в нем… я его в коридоре положила на полку, на вешалку, а сейчас его нет.
— Посмотри, — сказал один из «чулков».
Второй поднялся и пошел в коридор. Скоро он вернулся, он нес в руке обертку от пакета. Разорванный мятый лист коричневой оберточной бумаги.
— Этот? — спросил он.
— Этот.
— А где товар? — спросил первый.
— Ну не знаю!
Он, не вставая с кровати, наклонился, прижег ей щеку сигаретой.
Она взвыла, а он сказал:
— Вот эта дырка никогда не заживет.
Даша отползла от него.
Она поняла: наступил момент, который уже не оставляет выбора. Они ее убьют. Они отмороженные. Они хотят ее убить. Им уже не так пакет нужен или товар, который был в пакете, им хочется ее убивать.
Она поползла от них, а они смотрели на нее сверху, как мальчишки на недобитую крысу.
Если отодвинуть тумбочку в маленькой комнате, если отодвинуть ее хоть на десять сантиметров, то можно будет просунуть туда в щель руку.
— Ты куда? — спросил чулок.
— Пить, — прошептала Даша.
Ей и в самом деле хотелось пить, страшно хотелось.
— Вот и ладушки, — сказал чулок. — Скажешь, куда товар положила, кому отдала, тогда мы тебе нарзану принесем.
— Холодного, — сказал второй. — Или даже квасу.
Они засмеялись.
И когда она поползла дальше, они не дали ей ползти и один из них со всего размаху наступил каблуком ей на пальцы.
Пальцы хрустнули — она слышала этот хруст, она всем умирающим от боли телом чувствовала этот хруст, она не переживет этот хруст…
И тут хлопнула дверь.
Как от ветра.
— Смотри! — приказал один чулок второму и встал с койки, чтобы удобнее встретить возможную опасность.
Сейчас бы рвануть в маленькую комнату, ведь можно и успеть!
Но тело отказалось подниматься — так ему было больно. Наступает момент в болезни или в боли, когда все тело сдается — ему становится все равно.
Тетя Шура бормотала в передней.
— Чего двери не закрываете, твари? Опять по Дашку пришли? Не даст она вам, не даст!
— А ну, катись отсюда, пока цела! — крикнул чулок. А Даша поняла, что пакет нашла ее свекровь и уже сбыла куда-то. Или упрятала. Смотря, что там. Но сказать об этом нельзя — они набросятся на тетю Шуру. Ей-то, несчастной, за что такая мучительная смерть?
— Это моя квартира! — закричала свекровь. — Я сейчас всех позову! Я сейчас милицию вызову!
Послышались удары — один из них бил тетю Шуру, а Даша поползла в том направлении, стараясь кричать, а на самом деле еле слышно бормоча:
— Не надо! Она же пьяненькая, она не понимает!
— Выкидывай ее на лестницу! — приказал один чулок другому. — Она в отрубе.