Томилин кивает.
— Разрешите идти? — спрашиваю я. — Мне надо заняться отчетом.
— Я завтра буду в управлении, — говорит Томилин. — Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю… согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?
Интересно, конечно…
— Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, — отвечаю я. — Извините. Конечно, если это приказ…
Томилин качает головой:
— Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его — настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину — не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость — это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
— Всего доброго, — говорю я, прежде чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине много памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.
В общем-то это конец всего в глубине. Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь — нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники — это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво — оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла — в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх — в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…
Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину, первым предательством…
— Разрешите?
Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.
— Наверное, над нами стоит посмеяться, — говорит Чингиз вполголоса. — Все способности… они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД.
— А как ты вошел? — спрашиваю я.
— По старинке. С телефонной линии. — Чингиз садится рядом.
— Я вас не сдавала, — говорю я. — За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было не выгодно. Поэтому игнорировали… а когда стало нужно — отключили.
Он кивает. И молчит — хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.
— А как ты меня нашел? — спрашиваю я. — На мне маркер?
Чингиз качает головой:
— Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников… Дашь глотнуть?
До палатки с бесплатным пивом — несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятся дайверами.
— Спасибо, — говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. — Спасибо. Я верил, что ты все-таки на нашей стороне.
— При чем тут я? Я же ничего не делала.
— Делала, — уверенно отвечает Чингиз. — Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом, — не хотела.