— Подопечный в своем пространстве, — говорит Томилин. — Видите дверь?
В камере и впрямь есть одна деталь, выбивающаяся из привычного тюремного интерьера. Между сверкающим унитазом и жесткой откидной койкой — занавешенный плотной серой тканью дверной проем.
— Это и есть та самая «внутренняя Монголия»? — позволяю себе вольность. Ну должна же была трудолюбивая инспекторша ознакомиться с тюремным жаргоном?
— Да, — с легким удивлением отвечает Томилин. — Сержант!
Один из надзирателей, молчаливо следующих за нами, гремит ключами и отпирает камеру. Вхожу вслед за Томилиным.
— Не надо, — отмахивается подполковник от бросившегося к портьере сержанта. — Итак, Карина Петровна, весь наш контингент вправе отбывать свое наказание обычным образом, хотя и в виртуальности. Находиться в камере, работать в мастерской, посещать библиотеку и церковь… мы предоставляем услуги представителям пяти наиболее популярных конфессий. Однако есть и решающее отличие нашей тюрьмы от обычной. Каждый заключенный имеет собственное автономное пространство, как его неофициально называют — «внутреннюю Монголию». В каждом конкретном случае это пространство создается индивидуально, квалифицированными специалистами. Посещение вну… автономного пространства или же зоны катарсиса — это уже официальный термин — служит перевоспитанию преступника. Могу заметить, что случаи отказа от этой терапии крайне редки. Позвольте…
— Это не слишком бесцеремонно? — спрашиваю я.
И Томилин ощутимо меняется в лице.
— За находящимися в зоне катарсиса ведется непрерывное наблюдение. Они знают, что в любой момент надзиратель может прервать сеанс. Пройдемте.
Может быть, он начинал с патрульно-постовой службы?
Вслед за Томилиным я отдергиваю занавеску и вхожу в зону чужого катарсиса. В чью-то «внутреннюю Монголию».
А это и впрямь похоже на монгольскую степь!
Нет, я там не бывала. Даже через глубину. Но в моем представлении она так и выглядит: бескрайняя равнина до самого горизонта, каменистая земля с сухими стебельками высушенной злым солнцем травы, пыльный ветер, безоблачное небо. Очень жарко.
— Тс-с! — упреждает мой вопрос Томилин. — Вон там.
И впрямь, метрах в ста от входа — полощущегося прямо в воздухе серого полотнища, — сидит на корточках человек. Мы приближаемся, и человек оказывается тщедушным, с жиденькими волосами и нездоровой бледной кожей типом.
Перед ним сидит на земле крошечная рыжая лисичка — фенек.
Можно подумать, что они медитируют, глядя друг на друга. Но в отличие от человека лисичка нас видит. И когда мы подходим совсем близко — разворачивается и обращается в бегство.
Человек горестно вскрикивает и лишь потом оборачивается.
Лицо у него тоже самое обычное. С таким лицом трудно назначать девушкам свидания — не узнают, не выделят из толпы.
— Заключенный Геннадий Казаков, осужден районным судом города… — вскакивая и закладывая руки за голову, начинает он вытверженную назубок формулу.
А статья у него плохая. Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.
— Я особый инспектор Управления по Надзору за исправительными заведениями, — говорю я. — Есть ли у вас жалобы на условия содержания?
— Жалоб нет, — быстро отвечает осужденный.
Во взгляде его не страх и даже не злость к тюремщикам. Раздражение! Самое настоящее раздражение человека, оторванного от очень важного дела ради какой-то ерунды. Больше ничего во взгляде нет.
— Пойдемте, — говорю я Томилину.
И мы оставляем Казакова в его «внутренней Монголии». Подполковник начинает говорить, едва мы выходим в обычную камеру.
— Это один из простейших, но на мой взгляд — изящный вариант зоны катарсиса. У заключенного есть выход в пустыню. Пустыня безгранична, но замкнута — попытавшись уйти, он вернется к прежнему месту. В пустыне обитает одна-единственная лисичка. Терпением и мягкостью заключенный может ее приручить. За последний год наш подопечный добился определенных успехов.
— Очень трогательно, — морщусь я. Постукиваю туфли каблуком о каблук — на пол сыплется мелкий сухой песок. — Хотя заключенный Казаков не очень-то похож на Маленького Принца. А что будет дальше?
— Когда он приручит лисичку, то сможет принести ее в камеру. Она станет совсем ручной, будет спать у него в ногах, бегать между камерами с записками… даже немножко понимать его речь. — Томилин чем-то недоволен, но рассказывает все-таки с увлечением.
— А потом?
— Вы догадливы, Карина. Потом фенек умрет. Он найдет ее в пустыне, дня через три после того, как лисичка перестанет приходить в камеру. И будет непонятно, то ли она умерла своей смертью, то ли кем-то убита.