— Я тебя помню, — продолжала она, прямо-таки сияя от счастья. — Ты Валера. Ты был здесь вчера. И ты вернулся! Никто не возвращался, а ты — вернулся!
С этими словами она прыгнула мне на шею прямо со своей тумбы. Обняв меня, она потерлась носом о мою щеку и требовательно сказала:
— А теперь поставь меня!
Я осторожно опустил ее на шашечный пол.
— Ты одет иначе. — Суок, закусив губу, внимательно разглядывала мои джинсы и футболку «Рибок». — Вчера ты был одет в такие интересные штаны…
— Шорты.
— Шорты… Но тебе было холодно, да? Теперь тебе тепло?
— Нормально… Ты вчера на меня обиделась, Суок?
— Я не обиделась. Я испугалась. Не говори больше о том, чего нельзя.
— Но как же я буду знать?
— Я тебе скажу: «Нельзя!» И ты перестанешь говорить. Иначе будет плохо.
— Мне?
— Нет. Мне.
Она выглядела крайне озабоченной и серьезной, и я поспешил поклясться, что не буду говорить о том, чего нельзя.
— Хорошо, — милостиво согласилась она. — А как ты попал сюда опять? Раньше никто так не делал. Никто не умел.
— А я умею, — скромно поведал я. — Это не очень трудно. Я думаю, я могу часто приходить. Каждый день.
— Это хорошо. Ну, пойдем играть?
И мы пошли играть. Проходя по коридору, я снова обратил внимание на странные царапины на стене, но спрашивать ничего не стал: вдруг это из разряда «нельзя»? И мы снова прыгали на батуте, а потом, когда мы сидели на его краешке, Суок спросила:
— А почему сегодня мы не целовались? Мне понравилось.
Я осторожно чмокнул ее в щеку.
— Я хочу вот сюда! — требовательно заявила она, подставляя губы. Я поцеловал ее — по-детски, не раскрывая рта… Нет, мне все это очень нравилось, но я чувствовал себя неуютно. Все-таки довольно маленькая она, теперь мне казалось, что и пятнадцати нет, да и совращать девчонку из сна не очень-то удобно. Вернее, из сна как раз таки удобно, но я ведь лишь «чуточку» во сне. А это совсем другое дело. Хотя я в нее, наверное, влюбился.
Сегодня Суок казалась мне не только младше, но и еще красивее, чем вчера. Я хотел было сказать ей об этом, как вдруг в коридоре, за узкой дверью, что-то загрохотало, словно приближающийся поезд.
— Тихо! — зашипела Суок и прижалась ко мне, закрыв лицо ладонями. Я обнял ее и стал гладить по худенькой спине, а шум за дверью нарастал, потом пронесся мимо и вроде бы затих в отдалении. На смену ему пришло странное шуршание, словно тысячи больших мотыльков бились в тесноте коридора. Что это? Те, кто царапает стены?
— Что это? — спросил я, приблизив губы к ее уху.
— Не спрашивай! — пискнула она и еще сильнее прижалась ко мне. Шуршание проскребло по двери, потопталось — как мне показалось — немного возле нее и исчезло там же, куда удалился «поезд». Мы сидели в полной тишине, и я подумал, как, должно быть, страшно здесь Суок. В этом золотистом одиночестве.
— Что ты вообще здесь делаешь? — спросил я, когда Суок отняла руки от лица. Она ничего не ответила, размазывая по щекам слезы. Поправив свой беретик, Суок спрыгнула вниз с батута и, повернувшись ко мне, сказала:
— Я здесь живу, Валера.
— Давно?
— Всегда.
— Слушай, сейчас я тебя буду спрашивать. Если ты можешь ответить — отвечай. Если нельзя — отвечай: «Нельзя!» Ясно?
Она кивнула. Я спрыгнул к ней и спросил:
— Что такое Золотистый Замок?
— Это… Золотистый Замок. — Кажется, вопрос она не поняла или не могла понять.
— Это здание? Дом?
— Это Замок. Я не знаю, что это такое. Так называется.
— Он большой?
— Я не знаю. Нет конца. Я ходила далеко, но потом вернулась. Страшно.
— Что находится снаружи?
— Разное. Я не была снаружи, только видела.
— Кто здесь живет?
— Я. Больше никто. Иногда, давно, еще другие, но потом — только я. И ты…
Я тщательно обдумал свой следующий вопрос и задал его без особенной надежды на ответ:
— А кто здесь есть еше? Не живет — просто есть?
Кажется, я начал подстраиваться под ее логику. Но даже
если вопрос сформулировал точно, то в ответ заработал:
— Нельзя! Нельзя, Валера…
Она умоляюще смотрела на меня.
— Ну, не бойся. — Я погладил ее плечу. — Пока я с тобой, тебя никто не обидит.
— Это неправда, — сказала она. — Это неправда. Я хочу, чтобы так, но это неправда.