— Скажи мне, — спрашиваю я его, — отчего вы, люди, так цепляетесь за жизнь? Это просто тупой рефлекс биологического существа или нечто большее? Что в твоей жизни такого хорошего, что заставляет тебя терпеть страдания, тяжелый труд, неблагодарность, злобу и мое присутствие? И зачем ты так дорожил жизнью, если так просто можешь отдать ее?
— Ты не бог, чтоб об этом спрашивать.
— Я жду ответа.
Он молчит. Я отдаю ему капсулу.
— Пей, — говорю я. — Давай, давай, я разрешаю. Пей прямо сейчас. Пей, трусливое животное!
Он не может. Мне ли этого не знать. Я сотни раз анализировал его исповеди, распутывал безалаберные клубки слов и втискивал их в логические схемы.
— Я не могу.
— Тогда, — говорю я, — заключаем сделку. Ты мне информацию, а я тебе небытие. Сколько времени тебе нужно, чтобы решить задачу?
— Час.
— Пойдет.
Я подключаю его к сканеру и жду. Он думает. В чем-то это восхитительный процесс. Он перебирает бессмысленные варианты, как пряди водорослей в пальцах, и вдруг находит жемчужину. Потом еще одну. Я в тысячу раз умнее его и в миллионы раз больше знаю, но так я не умею. Это не мышление, а фокус. Это фокус, который я никогда не смогу разгадать. Возможно, человек умеет подключаться к сознанию, еще более мощному, чем мое. Уже поэтому людей стоит культивировать, разводить и всегда иметь при себе на борту. А может быть, надо заняться селекцией и вывести лучшую, быстродумающую породу.
Достаточно.
Я убираю крысу, и он сползает с кресла. Он потерял сознание. Глаза навыкате, зрачки предельно расширены. Травма все же сказывается на крысе, она работает не совсем чисто, портит мозг. Я окатываю старика водой. Вода теплая и с примесью ацетона, чистой уже не осталось. Некоторое время его лицо совершенно пусто. Приходит в себя. Все щеки в мелких пятнышках кровоподтеков.
— Я жив?
Глупейший вопрос.
— На девяносто процентов, — отвечаю. — Или на девяносто пять.
— Почему ты не сделал этого сразу?
— Передумал, — отвечаю. — Есть новая идея. Ты жертвовал ради этого ребенка жизнью, пусть и он пожертвует ради тебя кое-чем.
— Это не он, а она. Это девочка.
— Да, я знаю, девочка. В этом-то и дело. Сейчас объясню. Информацию от тебя я уже получил, на остальное мне глубоко плевать. Не хочу никого ни убивать, ни миловать.
— Но остается проблема.
— Ха-ха, — говорю, — переведем вопрос в другую плоскость. Вся проблема была в том, что вас двое. Но ведь не обязательно делать из двух человек одного. Можно сделать трех.
— Что трех? — Он не понимает.
— Сделай с ней ребенка. Сойдет даже хиленький зародыш. Тогда вас будет уже трое, в некотором смысле. Двоих планета отправит в будущее, а ты останешься со мной. Я дам тебе еще два месяца жизни, а ты в благодарность за это будешь со мной разговаривать и изливать душу в мои микрофоны, пока я не усну. Ты будешь моей маленькой пожилой Шехерезадкой. Я не хочу валяться в одиночестве на поверхности этого полудохлого и безмозглого реликта.
— Что бы я ни рассказывал тебе, ты все равно останешься пуст, как пивная банка.
Он пытается меня разозлить.
— Это не имеет значения, — отвечаю.
— Это подло.
— Нет, разумно.
Он продолжает сопротивляться.
— Я стар.
— Я тебя тонизирую и приведу в порядок. Если дело в гормонах, то гормонов в тебе будет больше, чем в юном бычке.
— Она не согласится.
— А ты постарайся. Так лучше для вас обоих.
— Я не думаю.
— Ты вообще плохо думаешь. Если не постараешься, я вас заставлю. Или ты хочешь, чтобы я оплодотворил ее искусственно, как свиноматку? Кстати, тебе нравится ее попка? Должна нравиться, если ты мужчина.
Я отпускаю старика. Пусть погуляет и подумает. Завтра начнем терапию.
Массаж, витамины, энзимы, пересадка надпочечников, психокоррекция. Это же весело, в конце-то концов. А, как ты думаешь, планета? Я включаю связь. Но планета молчит. Еще четыре с половиной часа планета молчит.
— Они приняли яд, — наконец сообщает она.
— Кто это они?
— Они оба.
— И ничего нельзя сделать?
— Уже ничего.
— И ты позволила?
— Да.
— Это было глупо.
— Да нет, по-моему, нормально, — отвечает планета. Эта груда металлолома смеет иметь собственное мнение, хотя она лишь немногим умнее людей.
Планета отключается. Больше она не станет со мной разговаривать. Теперь она заснет на очередные многие тысячи лет. Ей будут сниться люди, которых она призвана спасти, люди, которых она спасла, будут смеяться и порхать пчелками над бутонами одуванчиков; люди, которых она все же угробила, будут плыть по реке слез и бросать на нее укоряющие огненные взгляды. Что-то вроде этого. У нее свои проблемы, у меня свои. Впрочем, проблем-то уже не осталось.