Анастасия Шилова. Старая сказка
Посвящается Сашке, Олегу и маме.
И спасибо Сергею Лукьяненко, заставившему меня поверить в свои силы.
Нет, это ни в коем случае не дневник… Это старая, добрая, но немного страшная сказка, неудачно рассказанная на ночь и оттого приобретающая слишком похожие на реальность детали. Это глупая сказка, в которую ни в коем случае нельзя верить - я мастерица придумывать такие вот ничего не значащие сказки. Они смотрятся почти невинно, когда сидишь дома в старом уютном кресле пустой однокомнатной квартиры, когда свет одинокой настольной лампочки не в силах разогнать сумерки, таящиеся по углам… Ганс и Гретель болтают ногами в воздухе, переворачивая страницы недочитанной книги, Мартовский Заяц с Безумным Шляпником пытаются запихать Соню в старенькую джезву с остатками кофе, а сильно постаревший Оле-Лукойе ворует мою сгущенку и ссылается на недостаток слов и снов. Я включу потихоньку свои глупые песенки Лоры Бочарвоой или Ксении Арбелли и не буду им мешать петь про смерть и любовь, они гораздо дольше, чем я, живут на этом свете. У меня же еще есть время придумать свою сказку. Да, все именно так. Кажется, мне опять надо с тобой поговорить. Рассказать старую-старую сказку о влюбленной девочке с плеером и клавиатурой и так и не появившемся на самом деле Принце. Моя сказочка на ночь, которую ты никогда не прочтешь. Мое запылившиеся с веками Откровение с полустертыми иероглифами. Я и сама не всегда понимаю их нынешнее значение… Всякую сказку надо начинать с двух простых слов - жили-были. Или жила-была, как в данном случае. А эту мою сказку надо начинать с меня - уставшей, тупо глядящей на белый монитор компьютера, на безумный вордовский лист, размеренно считающий знаки и помечающий опечатки - ведь без не было бы ничего. Даже тебя. Потому что тебя, любимый, на самом деле нет. Блажен читающий и слушающие слова моего пророчества и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко и нам всем уже не успеть сделать намеченное на ближайшие выходные.
Часть первая. Правила игры.
21.09.2001. Послания семи церквам… В тот год Осень пыталась меня обмануть. Страшный зверь Миллениум пришел, медленно перетек в новый год, зима - в весну, весна - в лето. Осень наступила закономерно, все обещанные Апокалипсисы отложились на неопределенный срок… Сама Осень с аксиомой, что все продолжается и идет как надо, соглашаться не хотела. Она решила спрятаться, исчезнуть из нового века, притвориться жарким летом, а потом сразу рассыпаться холодным искристым снегом. Я вернулась с юга, из традиционного сентябрьского отпуска на море, когда прибрежные города становятся тихими и почти пустыми, а солнце куда более милосердно, нежели в июле и августе, и не узнала свой город. Окна домов, обычно в этом время года уже плотно заклеенные и проложенные двумя слоями ваты, радостно посверкивали на солнце распахнутыми створками. Девчонки-первоклассницы прыгали перед домом через резиночку в легоньких сарафанах, легко взлетали и опускались, как тропические бабочки, большие яркие банты и заколки на коротеньких хвостиках. Правда, детей, первыми вступивших с притворщицей-Осенью в сговор, выдавали портфели и теплые куртки, валявшиеся рядом, прямо на асфальте. Меня предала даже моя собственная квартира - "посмотри", говорила она мне, впуская на обои солнечных зайчиков и давая им вволю порезвиться, "на улице лето". Холодные, злые глаза Осени смотрели на город со слишком высокого и синего, не летнего неба, прикрываясь ресницами голых деревьев. Летний наряд внезапного тепла не шел к этим глазам, не спасали даже яркие аксессуары - высыпавшие на улицы сарафаны и шорты, красные и желтые листья под ногами и удивительно многочисленные в этом году гроздья рябины. Тем более что листья ежедневно сметали в кучи и жгли дворники, а рябину быстро склевали птицы, и отрясли дети… Осень походила на старуху, нарядившуюся в наряд своей внучки - смешную и величественную. У этой осени был горький привкус - дыма от горящих листьев и ягод рябины. Осень не обманула меня. Я вытащила из шкафа шарф и теплые ботинки. И с жалостью смотрела в многочисленные ярко-желтые глаза одуванчиков, поверивших во второе лето. Обман кончился внезапно - в середине октября наступили холода. Тогда-то, с первыми холодами все и началось.
Я помню, я обещала тебе сказку. Итак, жила-была на свете я. Самая преобыкновеннейшая я - две руки, две ноги, левостороннее сердце, регулирующие мой поток крови - шумный, непослушный, катастрофический, как идущая не по той полосе машина на автобане. Путаница в мыслях, путаница в чувствах, путаница в словах. Из достоинств - почти баскетбольный рост, зависть моделей и горе родителей, вполне себе фигурка с почти классическими объемами, красивые ноги и коленки… На одной - маленький белый шрамик, особенно заметный тогда, осенью, на загорелых ногах. Мне кажется, тебе бы понравился этот шрамик - ты сумеешь ласково провести по нему рукой в ответ на рассказ о детском падении с велосипеда. Я вся и всегда - почти… Я точно знаю, что не красавица. В детстве никогда не была образцово-показательным ребенком из американизированной семьи и не носила на зубах скобок. Мои родители, врач и учительница, типичная семья советских интеллигентов, всегда зарабатывали немного, и мои кривоватые зубки и длинноватый нос считали скорее очаровательными, чем уродливыми… В школе меня дразнили "бабкой-Ёжкой". Ты бы тоже подхватил это прозвище, наверняка. Но в твоих губах, обернутое в красочную подарочную упаковку твоего голоса, оно звучало бы совсем иначе. Закончив школу, я попробовала играть со внешностью - блондинка, шатенка, брюнетка, красноголовая экстремалка, снова блондинка - но быстро осознав, что так я ничего не добьюсь, оставила мечту стать куклой Барби и превратилась в рыжую стервь, как отмечают мои школьные еще приятели и институтские уже друзья… Главное достоинство моего лица - это глаза. Дерзкие, кошачьи, вызывающе зеленые, злые и голодные, с беснующимися чертятами в глубине. Они привлекают ко мне мужчин… Но голодных и злых глаз мало, чтобы быть счастливой, от счастья они делаются усталыми и безразличными. И счастье уходит, растворяется в пустоте. Счастье - категория настолько эфемерная, что в нее очертя голову бросаются только безумцы и уставшие от жизни, и она совсем не идет к рыжей челке, скрывающей злые ярко-зеленые глаза. Зовут меня Ириной… Впрочем, зовут так меня редко, чаще я сама являюсь нежданно-негаданно куда не просят. Мне нравится мое имя - карамельное Иришка, почти дворянское Ирина Станиславовна Шемякина, почти озорное И-рр-ка… Именно так, с раскатистым "ррр" зовет меня лучшая подруга Алиска. Ты бы наверняка звал меня леденцовым "Ирр" или придумал бы другое, вполне эксклюзивное прозвище. Мне нравится что меня зовут не Марианна или Анжелика - моя влюбленная во французские романы матушка вполне могла сделать мне такой подарок ко Дню рождения. Или бездумно Рая или Зина, или попросту смешно - Анфиса или Ефросинья. Хотя, знаю, поклонник русской культуры, мой папочка, настаивал именно на таком варианте. Я люблю свое имя, хоть немного и завидую Алискиному. Оно сказочное, обещающее приключения и куда более огненно-рыжее, чем мое. Впрочем, имя - это уже не мое личное достоинство, а свидетельство благоразумия моих папы и мамы. Рыжая-бесстыжая, нервная зеленоглазая Ириночка, названная так в честь давно покинувшей землю бабушки, все ждущая прекрасного принца на темно-серой "ауди", готового подарить пару бриллиантовых колье и фазенду в Коста-дель-Рио…