Что ты, Ириш, глюков здесь и без тебя хватает… Твоих, моих, Ларсовых, еще парочки залетных демиургов. Я мысленно поставила крестик - ни Ижена, ни Кэт Иуда в качестве профессиональных глюмэйкеров не помянул. А пока больше значимых, даже залетных, персонажей в моей сумеречной жизни не было. Вроде бы… - А не кажется ли вам, мой дорогой Иуда, что запереть нас в этой иллюзорной клетке - верх дебилизма? У Господа Бога что, фантазии на большее не хватило? Хотя, честно признаться, я всегда сомневалась в его фантазии - уж больно банальный мирок он сотворил за неделю, хотя воображал, с ума сойти, целую вечность… А сексуальная фантазия? Могу только обвинить его в излишней любви к Адаму… Знаете, Иуда, судя по его отношению к женщине, я свято уверена, что наш дорогой Господь - самый настоящий голубой, ревниво присматривающий на роль своих служащих наиболее умных и симпатичных мальчиков! Я выдохлась и замолчала. Иуда невесело усмехнулся, снял с моей головы Элизину шапочку и озабоченно потрепал коротко стриженную рыжую макушку… - Нет, Глазастик, мне так не кажется… Посадить детишек в манеж - это не наказание, а попытка не дать им залезть пальцами в розетку и поразбивать лбы о каменные стены… Ты просто пока еще очень многого не понимаешь, девочка… А Он… Он тебя любит, поверь мне. Просто любовь у него очень уж своеобразная. Вот и все. Я доверчиво нырнула под уверенную руку, в которую так удобно ложилась моя рыжая макушка… У меня появились серьезные сомнения, стоит ли покидать этот старинно-коньячный дом с его хозяином. Я прикусила губу, вспоминая зеленые, бездонные, беспокойные глаза Ларса и попыталась выкинуть всё понимающую улыбку Иуду из головы. Моя цена чуть выше тридцати серебряников. В дверь кабинета ненавязчиво постучали. И мне вдруг подумалось, что я не первая, далеко не первая рыжеволосая дурочка, попавшаяся в безнадежную ловушку этого кабинета и этих глаз. Иуда снова - уже привычно - усмехнулся уголками губ и негромко сказал, выпуская меня из объятий: - Войдите… - Сэр? - Да, Бэрримор? - Ужин накрыт, сэр. Мой заливистый смех раскатился по стенам кабинета, задрожал на стеклах высоких окон, заблудился среди книжных полок и вернулся ко мне. Я никак не могла успокоиться, хохотала и хохотала. Уж больно мизансцена была заезжена дешевыми любовными романами… - Не радуйтесь так, Ирина, заряженное ружье на стену я все-таки не повесил… - Надеюсь-надеюсь, - пробормотала я сквозь смех. 9 день от первого рассвета. Красный змий - А вашего дворецкого правда зовут Бэрримор? Длинный обеденный стол, по разные концы которого чинно расселись мы с Иудой, казался мне крайне неуютным. Мы, наследники несуществующего Советского союза, страдаем своеобразной кухонной агорафобией, воспитанной в нас малогабаритными квартирками и надежно упрятанной в подкорке головного мозга. Строй вилок и ножей - для устриц, для салата, для чего там еще, что едят аристократы - тоже добавлял к моей изрядной доле неуверенности свою толику. Радовало только одно - через полукилометровое минное поле стола я не могла видеть глаз Иуды, в которые я теперь вряд ли взгляну без спасательного круга. У меня было время прийти в себя и расставить все мыслимые точки нал i. - А черт его знает, Ирина, как его там зовут на самом деле. Бэрримор к запоминанию наиболее удобен… - Вот уж не ожидала от Вас такой банальности, сэээр… - невозмутимо протянула я. - Звали бы уж Митрофаном, что ли… Он вас, между прочим, барином кличет. - Ирин, тебе что, так не нравится мой дворецкий? - Нет, отчего же, милый китч избалованного мальчишки… Английская аристократия умерла бы от сердечного приступа, принимая вас в свои ряды. Вы едите на завтрак овсянку? - Я вообще не завтракаю, Ирина. Хотя в моем возрасте давно пора не ужинать… Он тихонечко постучал краем ножа по бокалу, кажется, для шампанского… Или для белого вина? Вот черт! Иуда тоже хорош - а как же колокольчик для прислуги, а, Дюк Искариотский? В зал величаво вплыла высокая мулатка в ослепительно белом переднике… Глаза ее, похожие на перезревшие вишни, томно и преданно уставились на хозяина, чересчур полные, на мой циничный взгляд, губы слегка приоткрылись… - Да, мосье? - с незабываемым акцентом мексиканских окраин протянуло неземное видение, слегка качнув белой наколкой на темных завитках кудряшек. Я не выдержала и прыснула в сжатый кулак, делая вид, что раскашлялась… Бокалы на моем краю стола насмешливо зазвенели. - А вашу девицу, дорогой Иуда, случаем, не Кончитой кличут? Вы ее для пущего эффекта еще на столе разложите, в качестве главного блюда… В такие минуты я начинаю жалеть, что моего прадеда звали не Влад Цепеш… Но насмешили, насмешили… А теперь хватит пускать пыль в глаза, за две тысячи лет пора бы научиться быть более оригинальным в подборе персонала. Или начать обходиться без слуг… Иуда нахмурился. Южная красотка цвета кофе с молоком заметно побледнела, усохла. Губы вытянулись в тонкую линию… Шальные вишни глаз сменили цвет на блекло-голубой. - Бэрримор, а как вас на самом деле зовут? - Алекс, мадмуазель… Что ж, думай что хочешь. Даже в имена всеобщая глобализация и стиль унисекс внесли свои поправки. Ну и ладно… Дворецкий снял с идеального пробора нелепую наколку и подмигнул мне. После чего удостоил вниманием хозяина: - Кофе, сэр? Мы с Иудой расхохотались в один голос. Право, развлечения демиургов больше всего похожи на детский сад на летней даче… Бэрримор, так и не получив распоряжений насчет кофе, счел за лучшее удалиться. С видом обиженного в лучших чувствах кота породы британский голубой. Я блаженно потянулась и встала из-за с каждой минутой все больше напоминающего мне инквизиторские камеры стола. Решила напомнить о сказанных чуть раньше словах: - Помнится, кто-то обещал мне подарок? - Ах да, Ирочка, детка… Но боюсь, что, получив желаемое, ты покинешь мой дом, полный пыли и воспоминаний… А у меня так давно не было таких занимательных гостей - помнится, пару десятков лет назад заходила Марина, но она так спешила… Не важно. Радует, что вы избавлены от дурацкого пиетета перед моим возрастом и именем… - Обещаю прибывать в гости к вам, немощному и убеленному сединами старцу, по мере моих скромных сил и возможностей… Люблю, понимаете ли, посплетничать с легендарными героями. Даже отрицательными, - я улыбнулась одними глазами. Зеленые черти в них плясали кто джигу, кто лезгинку, кто их там разберет… На этот раз лицо Иуды не осветилось уже привычной и знакомой мне усмешкой. Он тяжело поднялся со своего места и подошел ко мне. Сказал что-то тихо, я так и не смогла разобрать слов… - Что, простите? Я не слышала… - Иисус тоже когда-то так говорил, детка… Обещал, помнится, навещать, да вот дела закрутили… Да и бизнесу вредно вместе на людях появляться… Во рту у меня, под самым краем очень вовремя прикушенного языка, разлилась непрошенная горечь. Я сглотнула и посмотрела на Иуду по-настоящему. Первый раз за все время нашего знакомства - вглубь, за черные зрачки, обрамленные янтарем, позволив себе утонуть в коньяке многолетней выдержки, за ехидную усмешку… Все бы отдала, чтобы научиться самой так усмехаться! Теперь он виделся мне старым, бесконечно старым - куда как старше своих двух тысяч лет и еле скрипящего дворецкого Бэрримора, и, если уж на то пошло, куда старше этого мира со всеми его праведниками и грешниками, давно наплевавшими и на ад, и на рай… Я не сдержалась, заплакала. От жалости - к себе, так и не сумевшей при жизни стать взрослой и мудрой. - Сначала, деточка, я верну тебе то, что взял у тебя, - он протянул мне на раскрытых ладонях маленькую шапочку, Элизин подарок. Я потянула за ней руку и вскрикнула от неожиданности - укололась? На пальце выступила большая ярко-алая капля, похожая на заблудившуюся божью коровку. Я машинально сунула палец в рот, слизнула кровь, и ее солоновато-сладкий вкус привел меня в чувство. Укололась?! Элиза что, иголку в шапочке забыла? Сумасшедшая! На раскрытых ладонях Иуды лежал венок, неумело сплетенный из усеянных шипами веток. Что-то, очень похожее на шиповник. - Терновый венец, - усмехнулась я. - Мне-то он зачем? - Это всего лишь ключ к тому выход, что подарила тебе Элиза, девочка… Его истинная суть. Но ты не Иисус, и даже не Мария-Магдалена, так что вряд ли тебе подойдет это лекарство, каким бы горьким оно не было, Ирин… Ты любишь этот мирок со всеми его недостатками тебе тут хорошо, уютно, ты не собираешься никого спасать и искупать чьи-то грехи, вот и все… И выход отсюда ты ищешь только потому, что боишься сломать местные традиции, тебе кажется, что стоит перестать пытаться найти его, и весь столь дорогой тебе городок рухнет в тартарары. Я покорно взяла из рук Иуды шапочку, уже забывшую, что мгновение назад она была терновым венцом. Надела на взъерошенные волосы, отерла с щек очень холодные и почти наверняка очень соленые слезы. - Запомни, Ирин, только ты придумываешь Правила Игры… Ходи по доске так, как тебе заблагорассудится… Я еще раз вытерла слезы. Детским, неуверенным жестом. - Вы правы. Я не хочу никуда отсюда уходить - я слишком долго сюда шла… - Вот и умница. Смотри не свались за край доски… А я всегда прав, мне не даром очень-очень много лет… Он растерянно вытер мою щеку с вновь набежавшими слезами, потом обнял меня - почти отеческим жестом, и я, вжавшись щекой в его грудь и шурша ресницами по рубашке, заревела уже по-настоящему. Только плечи вздрагивали под чужой рукой. Осмелилась бы я так разреветься при Ларсе? - Жаль, что я не встретила вас в другом месте и в другое время… - Мы, кажется, переходили на ты? - Жаль, что я не встретила тебя… - Ему виднее… Может и встретила, а, Ириш? Просто - не узнала? Но не важно… А теперь мой подарок, девочка… Он отстранил мне и протянул ладони. Пустые? Нет. В них лежал не венок из терний, а ярко-алое яблоко. Сочное, готовое вот-вот лопнуть от переполнявшей его жизни, нежное, как поцелуй… Яблоко, которое очень хотелось надкусить. - То самое? Я взяла странный подарок. На ощупь плод был мягким, чуть бархатистым, восковая кожица слегка приминалась под пальцами. «Глостер» - вспомнилось мне название сорта… Нет, не глостер, но что-то очень похожее… Яблоко пахло корицей, полынью, миндалем (цианистым калием) и немного Ларсом. Чем угодно, только не банальным яблоком. - Что ты, деточка… То самое сгнило много тысячелетий назад… Но могу порадовать - из того самого сада. И даже с потомка того самого дерева… Я задумчиво посмотрела на плод. Оно мне надо - яблока с Древа познания Добра и Зла? Ай да Иуда, ай да сукин сын, а еще утверждал, что у него с Люцифером ничего общего нет… Может, оставить подарочек дарителю? Бойтесь данайцев… - Возьми. Съешь, когда будешь готова… А сейчас тебе пора, Кэт и Ларс уже весь город на уши подняли… И кто в наш просвещенный век слушает старушку-Кассандру? Я покрепче сжала яблоко… В ладони оно лежало подозрительно удобно. - А я надеялась, что вы… что ты, как добрый джинн, исполнишь минимум три моих желания. А вместо этого - вульгарное пособие на тему «Что такое хорошо и что такое плохо»… - Эту тему, крошка сын, ты и сама хорошо выучила. Яблоко не поможет тебе понять мир, только себя саму… А свои желания, леди демиург, вполне можете исполнять самостоятельно… только будь уверена в том, чего же именно ты хочешь. - Если идти, то обязательно придешь куда-нибудь… Иногда я по-настоящему боюсь твоей улыбки, чеширский кот… - И правильно делаешь… Я крепко зажмурилась и загадала, чтобы в этом мире ничего не менялось, Ни я, ни Ксения, ни Ларс, ни Иуда… - Глупое желание, девочка… Но я ничего не могу с ним поделать… Прощай, Ирина. Я встала на цыпочки, чтобы на равных взглянуть в его немыслимые, пряные глаза. В них танцевали солнечные искорки, показавшиеся мне странно знакомыми. - До свиданья, Иуда… - я поцеловала его в гладко выбритую щеку. - Нет, Ириш, все-таки - прощай, поверь моему многовековому опыту. Он сам проводил меня до двери, и стоял в проеме, пока я спускалась с крыльца… На последней ступеньке я оглянулась… - Знаешь, что? Жениться тебе надо… - Я подумаю над твоим предложением… Шагов через сто я обернулась еще раз. Иуда все так же стоял в дверях, но смотрел не мне в след, а в небо. И улыбался. Яблоко нестерпимо жгло мне руку. 49 день от п.р. Жена в родовых муках А все-таки мужчины - странные существа, кардинально отличающиеся от нас… Обновку, подаренную Элизой, Ларс заметил только на сороковой день после знаменательно встречи с Иудой. Будь этот чья-то душа, уже успела бы отправиться восвояси по своим делам и раствориться в бесконечных просторах вселенной… Впрочем, куда больше отсутствия расспросов о шапочке меня удивлял заговор молчания вокруг того факта, что я пропала почти на сутки, что в нашем маленьком городке почти невероятно. И Ларс, и Кэт словно боялись спрашивать, где я была и что видела, боялись, что я своим ответом спугну робкие ростки надежды, еще теплившиеся в их леденеющих глазах. - Симпатичная шапочка, кстати… Где взяла? Ну вот, сама напросилась… Я заинтересованно посмотрела на Ларса - уж больно захотелось усмехнуться в иудином стиле и прокомментировать идиотский вопрос старым анекдотом про мужскую наблюдательность и выщипанные брови. Сдержалась… - Купила по твоей кредитке на последнем показе коллекции прет-а-порте от Дольче и Габбана… На понравившееся мне платье твоего кредита не хватило… - Ирин, ну ты хоть иногда бываешь серьезной? Кто из нас, говорите, ребенок? Правда, кактусы столетиями живут и все равно колются…Пока из них текиллу не сделают. - Довольно редко. Комету Галлея в небесах над нашей бренной планетой можно наблюдать куда чаще… Шапочку мне подарила одна местная ведьма… - Я ее знаю, твою ведьму? - Вряд ли.. Твое поколение выросло на игре в Героев меча и магии и Дум, а не на сказках Ганса Христиана Андерсена. Более того, эту сказку тебе и читать не стоит, ничего хорошего в ней нет… - Как скажешь… Так уверена, что не стоит? - я похолодела. Что, если он попытается вырваться отсюда? О чем он догадывается? Видел ли он Элизу и знает ли, ключ к какой разгадке мне дала она? Вот и первая - или уже очередная - недосказанность межу нами. Недосказанность, равнозначная лжи. Все наше существование здесь - чья-то ложь самому себе. Моя? Я опустила глаза. Ларс тоже отвернулся, вздохнул и выглянул в окно… Я за его спиной быстренько скорчила рожу, чтобы прогнать невеселые мысли. - И не надо делать такое лицо, Ирр… Тебе не идет. - Какое? Ты же не видишь… - А то я не знаю, какое лицо ты делаешь, когда что-то не договариваешь… Не хочешь говорить - не надо, ты имеешь право на собственные тайны. Он снова посмотрел в окно, нахмурился, прижался носом к стеклу. Мне тоже стало интересно, что привлекло его внимание, и я прижала свой любопытный нос рядом с ним… Потом хмыкнула и распахнула створки… - Эй, вы, наследники Гая Фокса, кончайте заговоры и поднимайтесь… Мы дома и уже вылезли из постели. Кэт и Ижен прервали бурную, явно давно начатую ссор и недоуменно посмотрели на нас с Ларсом. Ксения всхлипнула раз, второй и разрыдалась. Ее громкие всхлипывания доносились до нас отчетливо… В нашем Чистилище вообще со звуками хорошо, никаких тебе шумных автострад, все легко и непринужденно… Ларс рванулся к дверям - спотыкаясь, судорожно не попадая ногами в ботинки. «Утешать…» - отчаянно подумала я. «Сейчас, когда мы только поссорились, когда он мне так нужен рядом - к ней, все время к ней»…Я почувствовала, как сидящий внутри маленький холодный комочек, не проглоченная обида нашего разговора растет, заполняет все мое существо, каждую клеточку, порывает инеем губы и ресницы. На Кэт была точно такая же, как на мне, вязанная шапочка. Значит, уже добралась до библиотеки? Или даже до Иуды? Пила коньяк, смотрела в бесконечные коридоры зрачков и получила в подарок яблоко, святой Грааль, плащаницу, что там еще осталось в закромах святой матери церкви? Сказала Ларсу или нет? Знает ли он уже, что я сама отказалась от призрачной возможности уйти - и отказала ему в этом маленьком, неверном - но все-таки шансе? И поверит ли мне? Да нет, ты сейчас, девочка, сказал бы Иуда, задаешь себе совсем неправильные вопросы. И ревность тут вовсе ни при чем - просто ты сама до конца не знаешь, любишь ли его. Он, это правильный вопрос, всегда был один-единственный… Люблю или нет? Люблю? Не люблю? Узнаю точно только тогда, когда потеряю. Совсем. Но тогда будет уже слишком поздно… Порванные ниточки на месте узелка всегда будут застревать в торопливых пальцах, запутавшихся в его волосах - таких мягких, текучих, нежных… А если не люблю? Что я теряю? Очередную игрушку… Ижен, верный рыцарь на белой волге, останется рядом, я знаю… И мне будет по-прежнему уютно в этом маленьком мирке, где я уже готова взять на себя роль Господа Бога. Люблю? Нет? Есть только один способ узнать. Развернулась от окна, где Ларс уже обнимал плачущую Кэт, и рванулась в комнату. К единственному в нашем доме ящику, запертому на надежный замок. Замочек хранил мои немногочисленные - и оттого вдвойне дорогие секреты. К ящику, где хранит свои украшения Пандора - неработающий сотовый, две найденные в самый первый день картинки и еще мелочи… И яблоко. Яблоко Иуды. Когда я достала его из ящика, плод жег мне руку, впивался в нее маленькими хищными зубами, прорастал корнями… Не выпустить - только вырвать с мясом. Единственное, что я могу познать - это я сама? Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Никто не отнимает у тебя права любить или ненавидеть… Никто не отнимает воспоминаний и прошлого. Расплата одна - знать о себе все. Ты готова к этому знанию? Мое отражение в зеркале было злым и растерянным. - Мне кажется, ты совершаешь очень большую ошибку… - произнесла одними губами зазеркальная леди Ирр. Уж она-то, наверное, про себя все знала… - Знаю, - кивнула я в ответ. - Но иногда совершить ошибку так хочется, что не совершить ее становится почти грехом… Отражение полыхнуло зелеными глазами и пожало плечами. Поступай, мол, как знаешь, твои ошибки и глупости и ты имеешь на них полное право. Я тебе не советчица. Я вонзила зубы в яблоко. Оно оказалось очень сочным - рот почти сразу наполнился вяжущей сладостью. Я никак не могла понять, что же мне напоминает его вкус - никогда не наступающее завтра, всю мою прошлую жизнь, этот такой короткий и такой бесконечно долгий миг? Поцелуй Ларса, секс с Иженом, объятья Иуды… Песни Ксении, мои стихи, тихий Дон, тихие глаза Элизы… Ох… Волна обжигающей боли накрыла меня с головой, и вынырнуть не было сил… Закладывало уши, обжигало глаза, разрывало на частицы… Петь и выть. Танцевать и забиться в угол. Кричать. Мне отрезали крылья, а шрамы прижгли синильной кислотой. Дикий приступ боли длился недолго, но, кажется, за этот краткий миг из меня выкачали всю кровь и подменили ее жидким пламенем… Огонь тек, тек по венам, по тканям и сосудам, заполняя каждый вздох лавой и пеплом. Взамен боли на меня навалилась темнота, принесшая все ответы… Толпа бесновалась. Путники, покрытые потом и пылью, только с дороги, еле пробились к центру - увидеть, что же стало достойным такого внимания. Перед ревущими людьми стояла девушка - совсем юная, не старше семнадцати весен, обнаженная, со светлой кожей, которую нещадно терзали лучи солнца. Иуда ахнул - кожа девушки словно светилась изнутри чистотой, и она походила на ангела, сошедшего с небес - такими он представлял их в детстве, моля господа спасти его душу. Из сияющих зеленых глаз катились слезы, и волосы, золотистые, необычайные для Аравии, укрывали ее плечи и голову, точно крылья и нимб. - Блудница, - ревела толпа, - Проклятая блудница… Голос толпы был преимущественно женским. Мужчины предпочитали помалкивать и любоваться обнаженной девушкой, потому как сами не раз пользовались услугами блудницы и греха в том находили крайне мало. А вот жены их - черноволосые, всклоченные, потные, красные от жары, разошлись - и кое-кто уже поднимал камни, чтобы запустить в светлое видение, изукрасить безупречную кожу темными радугами синяков и красными солнцами ссадин. Петр и Павел что-то одобрительно шептали насчет справедливого наказания блуда, и Иуда лишь шикнул на них, чтобы замолчали. Девушку было жалко. Но пока первым никто еще не решался кинуть булыжника… Толпа походила на свору бродячих собак, пыльных, облезлых, которых так много по обочинам дорог тащится за путниками. Оголодавшие, одичалые, они не решаются напасть, пока не кинется одна - и тогда уже вся стая, исходя слюной и тявканьем, бросится на жертву и разорвет ее в куски. И, как собаки, толпа чувствовала страх - он волнами накатывал от жертвы, приторно-сладкий на вкус, как изысканные сорта виноградного вина. Навинн решительно отодвинул лютовавших перед ним женщин, сделал несколько шагов вперед и заслонил собой девушку. Запах страха сменился робкой надеждой, неуверенно пускающей ростки: - Ну? - сказал Ииссус. Голос его звучал над внезапно притихшей толпой уверенно и властно. Чужой, вступившийся за блудницу, был неожиданным элементом в привычной картине дня. - Хотите забросать девочку камнями? Грешница, говорите? Толпа отступила на несколько шагов назад. Иуда обнаружил, что стоит вместе с другими учениками на внезапно оголившемся пятачке утоптанной, сухой земли. Иисус усмехался. Павел, Иаков и Иоанн сделали несколько шагов назад, остальные кинулись к учителю. - Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камень! - выкрикнул Иисус в лицо замешкавшейся толпе. Какая-то женщина подняла было кусок камня, но ее быстро ударил по руке стоящий рядом мужчина и что-то зашептал ей на ухо, горячо, быстро. Девушка, блудница, словно потеряла невидимый, державший ее шест и осела на землю. Толпа рассеивалась - как утренний туман, мужчины поспешно уводили своих жен узкими улочками - к привычной стирке, готовке, чумазым ребятишкам. Представления не будет. Конец. Иуда наклонился к девушке, заглянул в темно-зеленые глаза, словно наполненные прохладой. Густые и на удивление темные ресницы быстро-быстро мелькали, не в силах удержать подступающие слезы: - Ты в порядке? Блудница оттолкнула Иуду и кинулась в ноги Иисусу, закрывая его покрытые мозолями ступни золотым покрывалом волос… - Спаситель… Мой спаситель, да возблагодарит тебя Господь… - Девочка, как тебя зовут? - Мария Магдалена, Спаситель! - Почти как мою мать… Мария… Зеленые глаза сияли заревом зарождающейся влюбленности. "Балаганщик", - усмехнулся Иуда, - "Актеришко дешевый"… Мария была удивительно, сказочно хороша и наверняка будет сниться нерешившемуся выступить первым ученику по ночам. Ему едва исполнилось двадцать, а блудница была похожа на легендарную Лилит, какой он рисовал первоженщину в своем юношеском воображении. - Ты должен понять меня, я уже подустал от этого представления, да и истин, которые стоит нести, у меня в запасе не так уж много, - Иисус устало отхлебнул из чаши и заглянул Иуде в глаза. В самую душу. - Но почему именно я, Учитель? Мария Магдалена вошла в комнату тихо, подлила подогретого вина в опустевшие кубки и выскользнула, как тень. На женщине было светлое платье, по последней аравийской моде, почти не скрывавшее изящных изгибов бедер и маленькой, упругой груди. Ее улыбка, адресованная Иисусу, застыла в воздухе искорками костра. - Хороша, а? Нравится? Можешь взять в наследство после моей смерти - от нее не убудет. Блудницы, как это ни печально, редко встают на путь исправления, а пророки редко сообщают точные даты конца света. Иисус еще раз отхлебнул вина. - Почему ты? Потому что в тебе нет слепого обожания, как в них, - он кивнул на окно. Со двора доносился чуть слышный гул - и чем там остальные ученики занимаются? Творят послеобеденную молитву? Играют в карты? Пьют? - Благочестия в них ни на грош, но за ними, да и за тобой, пойдет толпа. Разница в том, что они трусы, потому и не подвергают мои слова сомнению. А вот ты… Ты… Иуда вздохнул. Решение было простым, как засохшая смоковница, годная только для того, чтобы служить почтовым столбом собакам да последним утешением путникам. Согласиться он не мог. Отказаться тоже. - А что, если я откажусь? - Я от тебя отрекусь. Предложу склонять твое имя в уничижительном смысле, но через пару лет тебя забудут, как и сотни других, что отсеялись по дороге. Иуда припомнил, их действительно были сотни. Они шли с ними кто несколько дней, кто месяцев, кто лет - и уходили навсегда, растворялись в небытие, как сгоревшие над огнем мотыльки - ни их имена, ни лица не сохранились в памяти Иуды. - Награда тоже будет соответствующей. Мария! Она вошла, грациозная, как лань, и склонилась к Иуде. Его обдало запахом каких-то терпких заморских духов, женского пота, свежести, оливок и еще чего-то, незнакомого. Губы были мягкие, прохладные, а язык требовательный и умелый. "Безгрешная Блудница", - мелькнуло в голове у Иуды, "Где те камни, которые ты могла бы швырнуть в нас обоих?". Мария Магдалена отстранилась так же легко, как и поцеловала его. Иуда судорожно втянул воздух. - Что я должен сделать, учитель? - Пойдешь к первосвященнику… Он на меня зуб точит давно… Они сидели тесным кружком. Петр не смотрел в глаза учителя - он тихо о чем-то переговаривался с Павлом. Братья Иаков и Иоанн уставились в тарелки. Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон - все они избегали встречаться с Иудой глазами. - Неужели он сказал им? Да как он посмел? - мысли неслись в голове Иуды бурей, песком, поднятым ветром. - Да кто они все такие, чтобы осудить меня? Первосвященник оказался любезен. Час икс назначили за два дня до пасхи - чтобы казнь не вызвала возмущения в народе, и обещал даже заплатить. Плата за предательство составила тридцать серебряников. И воспоминания, воспоминания… - Итак, гражданин Искариота, прозванный Иуда, как вы нам сего грешника укажете? Иуда вспомнил прохладные и терпкие губы Марии и улыбнулся. Впервые со дня разговора с Навинном. - Я его поцелую. И вот сейчас, сидя за одним столом, он ждал, когда же все это закончится. А другие ученики отводили глаза - на тарелках лежал барашек, и большая чистая горница, и стол, за которым все тринадцать разместились без труда - все располагало к разговорам, к смеху. Но лишь Иисус и Иуда были как-то отчаянно, нарочито веселы - и смеялись, и говорили через силу. И вот теперь - эти косые взгляды, и смех встал у Иуды поперек горла. Навин посмотрел на него. В волосах уже блестели серебристые пряди. "Он стареет," - подумалось. - Один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня, - он сказал это тихо, почти про себя. но все сидящие в горнице услышали. Иуда вздрогнул и почувствовал, как отстранился, стал дальше на целую вечность локоть сидящего рядом Павла. Ученики зашептались - и эхо пронесло надо горницей, над склоненными к блюдам головами: "Не я… Не я. Это не я!" "Это каждый из Вас, - подумалось Иуде. - Вы предали его своей слепо верой и своим бессилием, Вы убиваете его ежедневным ожиданием чуда и терзаете требованием говорить Вам истины, которые не нуждаются в словах… А предателем нарекут только меня». - Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо хлеб, - повторил Навин. Голос его звучал устало. Потом пригубил вина и пустил чашу по кругу: - Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.Я уже не буду пить от плода виноградного до тог