местная ведьма… - Я ее знаю, твою ведьму? - Вряд ли.. Твое поколение выросло на игре в Героев меча и магии и Дум, а не на сказках Ганса Христиана Андерсена. Более того, эту сказку тебе и читать не стоит, ничего хорошего в ней нет… - Как скажешь… Так уверена, что не стоит? - я похолодела. Что, если он попытается вырваться отсюда? О чем он догадывается? Видел ли он Элизу и знает ли, ключ к какой разгадке мне дала она? Вот и первая - или уже очередная - недосказанность межу нами. Недосказанность, равнозначная лжи. Все наше существование здесь - чья-то ложь самому себе. Моя? Я опустила глаза. Ларс тоже отвернулся, вздохнул и выглянул в окно… Я за его спиной быстренько скорчила рожу, чтобы прогнать невеселые мысли. - И не надо делать такое лицо, Ирр… Тебе не идет. - Какое? Ты же не видишь… - А то я не знаю, какое лицо ты делаешь, когда что-то не договариваешь… Не хочешь говорить - не надо, ты имеешь право на собственные тайны. Он снова посмотрел в окно, нахмурился, прижался носом к стеклу. Мне тоже стало интересно, что привлекло его внимание, и я прижала свой любопытный нос рядом с ним… Потом хмыкнула и распахнула створки… - Эй, вы, наследники Гая Фокса, кончайте заговоры и поднимайтесь… Мы дома и уже вылезли из постели. Кэт и Ижен прервали бурную, явно давно начатую ссор и недоуменно посмотрели на нас с Ларсом. Ксения всхлипнула раз, второй и разрыдалась. Ее громкие всхлипывания доносились до нас отчетливо… В нашем Чистилище вообще со звуками хорошо, никаких тебе шумных автострад, все легко и непринужденно… Ларс рванулся к дверям - спотыкаясь, судорожно не попадая ногами в ботинки. «Утешать…» - отчаянно подумала я. «Сейчас, когда мы только поссорились, когда он мне так нужен рядом - к ней, все время к ней»…Я почувствовала, как сидящий внутри маленький холодный комочек, не проглоченная обида нашего разговора растет, заполняет все мое существо, каждую клеточку, порывает инеем губы и ресницы. На Кэт была точно такая же, как на мне, вязанная шапочка. Значит, уже добралась до библиотеки? Или даже до Иуды? Пила коньяк, смотрела в бесконечные коридоры зрачков и получила в подарок яблоко, святой Грааль, плащаницу, что там еще осталось в закромах святой матери церкви? Сказала Ларсу или нет? Знает ли он уже, что я сама отказалась от призрачной возможности уйти - и отказала ему в этом маленьком, неверном - но все-таки шансе? И поверит ли мне? Да нет, ты сейчас, девочка, сказал бы Иуда, задаешь себе совсем неправильные вопросы. И ревность тут вовсе ни при чем - просто ты сама до конца не знаешь, любишь ли его. Он, это правильный вопрос, всегда был один-единственный… Люблю или нет? Люблю? Не люблю? Узнаю точно только тогда, когда потеряю. Совсем. Но тогда будет уже слишком поздно… Порванные ниточки на месте узелка всегда будут застревать в торопливых пальцах, запутавшихся в его волосах - таких мягких, текучих, нежных… А если не люблю? Что я теряю? Очередную игрушку… Ижен, верный рыцарь на белой волге, останется рядом, я знаю… И мне будет по-прежнему уютно в этом маленьком мирке, где я уже готова взять на себя роль Господа Бога. Люблю? Нет? Есть только один способ узнать. Развернулась от окна, где Ларс уже обнимал плачущую Кэт, и рванулась в комнату. К единственному в нашем доме ящику, запертому на надежный замок. Замочек хранил мои немногочисленные - и оттого вдвойне дорогие секреты. К ящику, где хранит свои украшения Пандора - неработающий сотовый, две найденные в самый первый день картинки и еще мелочи… И яблоко. Яблоко Иуды. Когда я достала его из ящика, плод жег мне руку, впивался в нее маленькими хищными зубами, прорастал корнями… Не выпустить - только вырвать с мясом. Единственное, что я могу познать - это я сама? Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Никто не отнимает у тебя права любить или ненавидеть… Никто не отнимает воспоминаний и прошлого. Расплата одна - знать о себе все. Ты готова к этому знанию? Мое отражение в зеркале было злым и растерянным. - Мне кажется, ты совершаешь очень большую ошибку… - произнесла одними губами зазеркальная леди Ирр. Уж она-то, наверное, про себя все знала… - Знаю, - кивнула я в ответ. - Но иногда совершить ошибку так хочется, что не совершить ее становится почти грехом… Отражение полыхнуло зелеными глазами и пожало плечами. Поступай, мол, как знаешь, твои ошибки и глупости и ты имеешь на них полное право. Я тебе не советчица. Я вонзила зубы в яблоко. Оно оказалось очень сочным - рот почти сразу наполнился вяжущей сладостью. Я никак не могла понять, что же мне напоминает его вкус - никогда не наступающее завтра, всю мою прошлую жизнь, этот такой короткий и такой бесконечно долгий миг? Поцелуй Ларса, секс с Иженом, объятья Иуды… Песни Ксении, мои стихи, тихий Дон, тихие глаза Элизы… Ох… Волна обжигающей боли накрыла меня с головой, и вынырнуть не было сил… Закладывало уши, обжигало глаза, разрывало на частицы… Петь и выть. Танцевать и забиться в угол. Кричать. Мне отрезали крылья, а шрамы прижгли синильной кислотой. Дикий приступ боли длился недолго, но, кажется, за этот краткий миг из меня выкачали всю кровь и подменили ее жидким пламенем… Огонь тек, тек по венам, по тканям и сосудам, заполняя каждый вздох лавой и пеплом. Взамен боли на меня навалилась темнота, принесшая все ответы… Толпа бесновалась. Путники, покрытые потом и пылью, только с дороги, еле пробились к центру - увидеть, что же стало достойным такого внимания. Перед ревущими людьми стояла девушка - совсем юная, не старше семнадцати весен, обнаженная, со светлой кожей, которую нещадно терзали лучи солнца. Иуда ахнул - кожа девушки словно светилась изнутри чистотой, и она походила на ангела, сошедшего с небес - такими он представлял их в детстве, моля господа спасти его душу. Из сияющих зеленых глаз катились слезы, и волосы, золотистые, необычайные для Аравии, укрывали ее плечи и голову, точно крылья и нимб. - Блудница, - ревела толпа, - Проклятая блудница… Голос толпы был преимущественно женским. Мужчины предпочитали помалкивать и любоваться обнаженной девушкой, потому как сами не раз пользовались услугами блудницы и греха в том находили крайне мало. А вот жены их - черноволосые, всклоченные, потные, красные от жары, разошлись - и кое-кто уже поднимал камни, чтобы запустить в светлое видение, изукрасить безупречную кожу темными радугами синяков и красными солнцами ссадин. Петр и Павел что-то одобрительно шептали насчет справедливого наказания блуда, и Иуда лишь шикнул на них, чтобы замолчали. Девушку было жалко. Но пока первым никто еще не решался кинуть булыжника… Толпа походила на свору бродячих собак, пыльных, облезлых, которых так много по обочинам дорог тащится за путниками. Оголодавшие, одичалые, они не решаются напасть, пока не кинется одна - и тогда уже вся стая, исходя слюной и тявканьем, бросится на жертву и разорвет ее в куски. И, как собаки, толпа чувствовала страх - он волнами накатывал от жертвы, приторно-сладкий на вкус, как изысканные сорта виноградного вина. Навинн решительно отодвинул лютовавших перед ним женщин, сделал несколько шагов вперед и заслонил собой девушку. Запах страха сменился робкой надеждой, неуверенно пускающей ростки: - Ну? - сказал Ииссус. Голос его звучал над внезапно притихшей толпой уверенно и властно. Чужой, вступившийся за блудницу, был неожиданным элементом в привычной картине дня. - Хотите забросать девочку камнями? Грешница, говорите? Толпа отступила на несколько шагов назад. Иуда обнаружил, что стоит вместе с другими учениками на внезапно оголившемся пятачке утоптанной, сухой земли. Иисус усмехался. Павел, Иаков и Иоанн сделали несколько шагов назад, остальные кинулись к учителю. - Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камень! - выкрикнул Иисус в лицо замешкавшейся толпе. Какая-то женщина подняла было кусок камня, но ее быстро ударил по руке стоящий рядом мужчина и что-то зашептал ей на ухо, горячо, быстро. Девушка, блудница, словно потеряла невидимый, державший ее шест и осела на землю. Толпа рассеивалась - как утренний туман, мужчины поспешно уводили своих жен узкими улочками - к привычной стирке, готовке, чумазым ребятишкам. Представления не будет. Конец. Иуда наклонился к девушке, заглянул в темно-зеленые глаза, словно наполненные прохладой. Густые и на удивление темные ресницы быстро-быстро мелькали, не в силах удержать подступающие слезы: - Ты в порядке? Блудница оттолкнула Иуду и кинулась в ноги Иисусу, закрывая его покрытые мозолями ступни золотым покрывалом волос… - Спаситель… Мой спаситель, да возблагодарит тебя Господь… - Девочка, как тебя зовут? - Мария Магдалена, Спаситель! - Почти как мою мать… Мария… Зеленые глаза сияли заревом зарождающейся влюбленности. "Балаганщик", - усмехнулся Иуда, - "Актеришко дешевый"… Мария была удивительно, сказочно хороша и наверняка будет сниться нерешившемуся выступить первым ученику по ночам. Ему едва исполнилось двадцать, а блудница была похожа на легендарную Лилит, какой он рисовал первоженщину в своем юношеском воображении. - Ты должен понять меня, я уже подустал от этого представления, да и истин, которые стоит нести, у меня в запасе не так уж много, - Иисус устало отхлебнул из чаши и заглянул Иуде в глаза. В самую душу. - Но почему именно я, Учитель? Мария Магдалена вошла в комнату тихо, подлила подогретого вина в опустевшие кубки и выскользнула, как тень. На женщине было светлое платье, по последней аравийской моде, почти не скрывавшее изящных изгибов бедер и маленькой, упругой груди. Ее улыбка, адресованная Иисусу, застыла в воздухе искорками костра. - Хороша, а? Нравится? Можешь взять в наследство после моей смерти - от нее не убудет. Блудницы, как это ни печально, редко встают на путь исправления, а пророки редко сообщают точные даты конца света. Иисус еще раз отхлебнул вина. - Почему ты? Потому что в тебе нет слепого обожания, как в них, - он кивнул на окно. Со двора доносился чуть слышный гул - и чем там остальные ученики занимаются? Творят послеобеденную молитву? Играют в карты? Пьют? - Благочестия в них ни на грош, но за ними, да и за тобой, пойдет толпа. Разница в том, что они трусы, потому и не подвергают мои слова сомнению. А вот ты… Ты… Иуда вздохнул. Решение было простым, как засохшая смоковница, годная только для того, чтобы служить почтовым столбом собакам да последним утешением путникам. Согласиться он не мог. Отказаться тоже. - А что, если я откажусь? - Я от тебя отрекусь. Предложу склонять твое имя в уничижительном смысле, но через пару лет тебя забудут, как и сотни других, что отсеялись по дороге. Иуда припомнил, их действительно были сотни. Они шли с ними кто несколько дней, кто месяцев, кто лет - и уходили навсегда, растворялись в небытие, как сгоревшие над огнем мотыльки - ни их имена, ни лица не сохранились в памяти Иуды. - Награда тоже будет соответствующей. Мария! Она вошла, грациозная, как лань, и склонилась к Иуде. Его обдало запахом каких-то терпких заморских духов, женского пота, свежести, оливок и еще чего-то, незнакомого. Губы были мягкие, прохладные, а язык требовательный и умелый. "Безгрешная Блудница", - мелькнуло в голове у Иуды, "Где те камни, которые ты могла бы швырнуть в нас обоих?". Мария Магдалена отстранилась так же легко, как и поцеловала его. Иуда судорожно втянул воздух. - Что я должен сделать, учитель? - Пойдешь к первосвященнику… Он на меня зуб точит давно… Они сидели тесным кружком. Петр не смотрел в глаза учителя - он тихо о чем-то переговаривался с Павлом. Братья Иаков и Иоанн уставились в тарелки. Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон - все они избегали встречаться с Иудой глазами. - Неужели он сказал им? Да как он посмел? - мысли неслись в голове Иуды бурей, песком, поднятым ветром. - Да кто они все такие, чтобы осудить меня? Первосвященник оказался любезен. Час икс назначили за два дня до пасхи - чтобы казнь не вызвала возмущения в народе, и обещал даже заплатить. Плата за предательство составила тридцать серебряников. И воспоминания, воспоминания… - Итак, гражданин Искариота, прозванный Иуда, как вы нам сего грешника укажете? Иуда вспомнил прохладные и терпкие губы Марии и улыбнулся. Впервые со дня разговора с Навинном. - Я его поцелую. И вот сейчас, сидя за одним столом, он ждал, когда же все это закончится. А другие ученики отводили глаза - на тарелках лежал барашек, и большая чистая горница, и стол, за которым все тринадцать разместились без труда - все располагало к разговорам, к смеху. Но лишь Иисус и Иуда были как-то отчаянно, нарочито веселы - и смеялись, и говорили через силу. И вот теперь - эти косые взгляды, и смех встал у Иуды поперек горла. Навин посмотрел на него. В волосах уже блестели серебристые пряди. "Он стареет," - подумалось. - Один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня, - он сказал это тихо, почти про себя. но все сидящие в горнице услышали. Иуда вздрогнул и почувствовал, как отстранился, стал дальше на целую вечность локоть сидящего рядом Павла. Ученики зашептались - и эхо пронесло надо горницей, над склоненными к блюдам головами: "Не я… Не я. Это не я!" "Это каждый из Вас, - подумалось Иуде. - Вы предали его своей слепо верой и своим бессилием, Вы убиваете его ежедневным ожиданием чуда и терзаете требованием говорить Вам истины, которые не нуждаются в словах… А предателем нарекут только меня». - Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо хлеб, - повторил Навин. Голос его звучал устало. Потом пригубил вина и пустил чашу по кругу: - Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божьем. "Как это на него похоже - кровь вместо вина. Но они все отрекутся от него, все - и только не я," - Иуда тоже отхлебнул из чашки. У вина был слегка солоноватый привкус, словно в чашу и вправду добавили крови. Павел закричал возмущенно что-то о предательстве и собственной верности, но учитель оборвал его монолог лишь движением руки: - В эту ночь, прежде, нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня, Павел. Иуда не выдержал. Щеки у него горели, и он выскочил на улицу… Во дворе уже ждали, священники, и воины с мечами, и еще какая-то толпа. - Ну? Вам нужна его кровь? Будет вам кровь… Сладкая, как вино… Вы готовы? В горницу они вошли всей толпой. Он подошел к Иисуссу и поцеловал его в лоб - словно прощаясь с умершим. "Спасибо", - шепнул учитель, и толпа налетела, оттеснила Иуду в сторону. Иисуса связали грубо, жестоко, и, кажется, даже была драка - но взгляд у назаритянина был твердый и уверенный. - С мечами и копьями? Я что, страшный разбойник и убийца? Но его не слушали, толпа напирала, в горнице становилось все теснее. Последнее, что Иуда увидел - потерянный взгляд Марии, тянущей руки в Навину. Связали и учеников - многих отпустили еще до рассвета, как непричастных к еретику, с ними и Павла, и Иуду. Павел, уходя из темницы, плакал и оттолкнул Искариота. Тот смотрел ему вслед с усмешкой. Кто из них предатель? Трус или выполнивший волю учителя? Голголета из этой части города не было видно. Не такая уж и высокая эта гора - так, холмик, заваленный нечистотами и облюбованный сотнями мух. Иуда так ни разу и не решился подняться туда, хотя пару раз подходил на тысячу шагов и видел кресты, венчавшие холм. На улицах на него глядели с презрением. Вслед летели комки грязи. Иисус исполнил свое обещание - в ночь суда Мария пришла к Иуде, и оставалась с ним до рассвета, как суккуб, как видение - а потом выскользнула, чтобы утирать пот с лица идущему на гору с крестом на плече, словно преступник. Почему он? Почему не Петр или Павел - им судьба предоставила куда более выгодную роль, их имена понесут на себе соборы и монастыри, хотя оба оказались трусами куда большими? Почему он? Потому что этот насмешливый мальчишка, осмелившийся назвать себя сыном Господним, знал, какую цену ему предложить? Тридцать серебряников? Глупость какая - проповедями Иуда собрал бы куда больше за один вечер. За ним, любимым учеником этого издыхающего на Голголете, но все еще усмехающегося в бороду ясноглазого мужчины шли бы толпы. Глаза. Ее глаза - зеленые - и волосы, золотистые, струящиеся между пальцев, как расплавленный воск, как змеи-медянки, готовые в любой момент укусить, предать - вот была нестоящая цена. Тринадцать лет он ждал поступка, за который Навинн заплатил бы эту цену - так почему бы не проклятие и вечная память в веках? Иуда теперь имя нарицательное, так назовут любого предателя, правда, Искариот? Переплавить бы эти тридцать монет в ожерелье - да поднести ей в подарок. Блудница с серебристым монисто на шее или на поясе, слегка позвякивающим, изящным, монетка к монетке - с профилем кесаря, самоуверенно прижимающимся к ее крутым бедрам… Она сейчас там, на холме - с Ним и одиннадцатью. А двенадцатый запивает свое горе кислым вином - его кровью… В саду с тихим ветром играла листьями осина. Изнанки листьев, серебристые, гладкие, были похожи на рассыпавшиеся по полу монеты. Ветер слегка покачивал висящий на веревке труп. У калитки сада стояла женщина. Плечи ее ссутулились, и золотистые волосы поблекли, а в глазах не было жизни. Еле слышно она шептала что-то - кажется, чье-то имя… Или это просто ветер шумел в листьях осины? Сон. Только сон. Я пришла в себя, наверное, очень быстро, компания шумела на лестнице, так и не поднявшись в квартиру. Это твой подарок, Иуда? Твое откровение? Право знать, что ты не предавал… Нет, должно же быть что-то еще, что-то, чего я не поняла до конца. Пальцы слегка покалывало, будто они затекли и теперь понемногу приходили в себя… Кажется, я оживала… Что там пообещал Господь Еве взамен кусочка яблока? И будут все ее дочери рожать детей в муках до конца времен и страшного суда… Не в муках, нет. Рожать. Детей. Господи, неужели? Вот он, последний подарок Иуды мне… Господи, неужели? На ватных ногах я дотащила себя до ванной. Стянула одним вверенным движением джинсы и труси. На их белоснежной поверхности распускались опьяняющими алыми маками несколько капелек крови… Такое неуместное в мире мертвецов право рожать жизнь. Взамен боли на меня навалилась тошнота. И всепоглощающая радость… 100 день от п.р. Агнец и 144 тыс. искупленных Солнце. Много солнца - теплого, пушистого, ласкового… Солнце полосками режет щеки, и мне кажется, что я гляжу на солнечный мир сквозь решетку… На самом деле - это травинки перед глазами, они слегка покачиваются, отчего решетка ежесекундно меняет свой узор. Оно такое теплое, выдуманное мной солнце Небо - голубое-голубое. И такое огромное, что мне кажется, будто в нем можно утонуть. Небо похоже на море, а море похоже на небо… Только вот ни один отчаянный путник не решился выплыть сегодня на небесные просторы на своей облачной лодочке. Если на палитре художника смешать голубую и желтую краску, то получится яркий зеленый цвет… Если смешать солнце и небо, то получится зеленая трава. Трава, качающаяся сейчас между мной и солнцем с небом. - Эй, Ирр, да ты спишь… - Нет, жду белого облака, на котором ко мне приплывет прекрасный принц… Принцы обычно на конях приезжают, а не на облаках… Я посмотрела в его бездонные глаза - такими же зелеными и мягкими, как утреннее море, они будут у нашего ребенка. У нас обязательно родится дочь - с россыпью веснушек по загорелым щекам, с маленькими острыми хищными зубками и со светло-золотистыми кудряшками, светящимися на солнце. Она станет новой Евой того мира, который мы сами себе построили. Я, пожалуй, так и назову ее - Ева. Счастье - это так просто. Никому не доверяй наших самых страшных тайн… Никому не говори, как мы умерли. А в остальном можешь смело делать, что хочешь… Теперь мне не холодно. Совсем не холодно, пропала зябкая настороженность, прятавшаяся в глубине костей, заставлявшая все время невольно вздрагивать. Тело словно научилось жить и функционировать в мире вечного мороза. Теперь мне не страшно. У меня есть право любить и жить, и право быть любимой… Я сквозь траву потянулась к Ларсу, нашла и сжала его руку… - Ты изменилась за последние дни. Очень сильно… - Почему ты так считаешь? - Ты стала мягче, Ирр… Мягче и нежнее. Мне кажется, что ты пытаешься что-то скрыть от меня, и за своей нежностью прячешь чувство вины. Разнеженность и лень с меня как ветром сдуло. Я вспомнила, почему решилась откусить от яблока. Перевернулась на спину и посмотрела в бездонные синие глаза: - Что ты имеешь ввиду, Ларс? Ты хочешь сказать, что я тебя обманываю? Он притянул меня к себе, провел рукой по волосам и дальше - по шее, по спине… - Не обманываешь, милая… Просто не говоришь всего. Но мы уже начинали этот разговор, давай не будем снова к нему возвращаться. Я кивнула. Давай не будем. Оставим друг другу право на маленькие личные тайны, в которых так нуждаемся. Вот только я, пожалуй, расспрошу Кэт, что же она все-таки узнала от Элизы и виделась ли с ней… Трава под нашими телами смялось, и солнце лениво ползло вдоль моего позвоночника, и дальше, к горизонту. Сказано - сделано. Кэт я решила навестить следующим утром, тем более что в ее убежище, как ни зазывал меня туда Ларс, я не была еще ни разу. Мне по-детски хотелось взглянуть на квартиру Кэт, увидеть ее отражение в этом мире, какие-то мелочи, которых я никогда не пойму другим способом. Что она притащила из прошлой жизни? Я постучала, но на мой стук никто не ответил. Упрекая себя в том, что любопытство - не порок, но крайне большое свинство, я сунула толкнула дверь и сунула нос в образовавшуюся щель. Тихо… Так тихо, что я слышу дыхание. Двойное дыхание спящих людей, переплетенное в одну алую нить. Я знаю, когда так дышат - уснув в обнимку после бурного секса, когда глаза закрываются от усталости друг от друга, а руки еще тянутся, тянутся… Ларс? Неужели он все-таки изменяет мне с этой, этой… Я должна знать правду. Какой бы она ни была - пусть даже мне безумно больно, так больно, что невозможно дышать. Пусть даже рухнет весь мир, в основе которого лежат мои маленькие страхи и желания. Я тихонько открыла дверь шире и шагнула в комнату. В комнату, пропахшую потом, сигаретным дымом и чужой страстью. Они лежали на ковре цвета опавших листьев рядом. Темная кожа спящей Кэт отливала матовой бронзой, и рука Ижена на ее бедре казалась почти ослепительно белой. Адам и Ева, уснувшие в раю. Я невольно почувствовала себя змеем-искусителем, прячущимся в кронах райского сада. Змеем, готовым обмануть и предать. Дверь, мое ненадежное прикрытие, предательски скрипнула. Я выскользнула на улицу, пробежала несколько кварталов и рухнула на бордюр тротуара, поджав под себя ноги. Увиденное требовало серьезного переосмысления ситуации, к которой я привыкла. Я не ожидала этого от Ижена, считая его почти своей собственностью. Я не ожидала этого от Кэт, так по-детски влюбленной в Ларса. Вот разгадка всех ссор, всех внезапных стычек и недомолвок, которым я так удивлялась… А Ларс, похоже, знал с самого начала. Нет, не Адам и Ева - два диких зверя, сплетшихся в объятьях… Нашедшие друг друга в пустой саванне звери, Но меня напугала не случайно подсмотренная постельная сцена. Меня напугала квартира Ксении. Точная копия моего дома из прошлой жизни. Вплоть до ковра под цвет моих волос и рисунков на стенах… Еще одна загадка этого мира, не имеющая ответа? Или все-таки странная случайность, совпадение, вымышленный моим подсознанием сон? Я посмотрела в пустое небо. Что ты хотел этим мне сказать? Что я должна понять? - Ты знал? - Знал что? - Что твой обожаемый Котенок спит с Иженом? - Конечно, знал… Ларс выглядел абсолютно невозмутимым. Я же начинала злиться… - А почему мне не сказал? - А надо было? Они сами бы тебе сказали рано или поздно… А что ты так злишься? Ревнуешь? Он покосился на меня подозрительно, и в зеленых глазах вспыхнул недобрый огонек упрека. И несправедливой обиды. Все-таки какой он еще мальчишка, боже правый! - Нет, не ревную, просто чувствую себя недостойно обделенной вниманием. Почему-то от меня всегда скрывают все секреты Полишинеля… А это как минимум несправедливо. - Несправедливо было бы, если б они тебя на свадьбу не позвали… Я не понимаю, почему ты дуешься? Или ты не хочешь пожелать им счастья? - Помнишь первое правило нашего мира, Ларс? Никогда не желай счастья… - Правила для того и созданы, чтобы их нарушать, Ирр… Я бы совсем не стал возмущаться, пожелай счастья кто-нибудь нам с тобой. - Знаешь, пожалуй, мне надо побыть одной… Осмыслить кое-что… Ты не против? - Не против, мне тоже иногда нужно одиночество… Я слышала, как хлопнула дверь подъезда, и хотела посмотреть ему вслед. Белая фигура моего последнего ангела исчезла в темноте быстро, и только эхо его шагов и какой-то незнакомый мотив долетали до меня еще несколько секунд. Стекло приятно холодило лоб, и я простояла так довольно долго… Потом закурила, налила себе кофе и решила, что все идет так, как надо. И Ижен, и Кэт имеют право на счастье. Вот только комната Котенка, отражение моей прошлой жизни никак не давала мне покоя… Я не заметила, как уснула - из сладкого состояния полудремы меня вытащил на буксире настойчивый стук в дверь. Должно быть, Ларс вернулся… Хотя с чего бы ему стучать? Не желает нарушить моей медитации? За дверью стояла растерянная Кэт. В руках певица мяла темно-синюю вязанную шапочку, а глаза были полны подступающих слез. Я молча распахнула дверь пошире и сделала приглашающий жест рукой. - Ирр, мне кажется, мы должны поговорить… Я нашла выход. Она протянула мне шапочку. Потом посмотрела на меня. - Я знаю, ты была в библиотеке… Мы с Иудой говорили о тебе. И он открыл мне правду - единственный выход отсюда - это убить тебя. Заставить страдать, мучиться - и умереть во имя искупления наших грехов. И тогда я вытащу всех, всех, понимаешь? Я сглотнула. Ай да Иуда, ну и поворот сюжета… А мне казалось, что я вычислила этого старого обманщика. Беру назад свои слова с обещанием заглядывать в гости. Кэт еще раз испуганно огляделась, потом швырнула шапочку на стол. - Я не могу! Не могу! Даже если я вырвусь отсюда - зачем мне тот мир без тебя? Я смотрела на нее недоумевающее. Что она имеет в виду? Я прекрасно понимала, как Ксюшке хочется вырваться, снова начать нормальную жизнь - она потеряла куда больше, чем все мы… И я на ее месте, наверное, пошла бы на то, чтобы принести случайную знакомую в жертву. - Я люблю тебя! Слышишь, люблю, мне все равно эта жизнь в будущем без тебя не нужна… Не Ларса, не Ижена я хочу отсюда вытащить, тебя, Ирин… Всегда во всем этом мире была только ты одна, с самого первого мгновенья - тогда именно я уговорила Менестреля подойти к тебе и познакомиться… Я даже у Ижена выспросила, как выглядела твоя комната в той, прошлой жизни - чтобы понять, что ты думаешь и чувствуешь… Я даже его любовницей стала только поэтому - потому что ты была с ним. Она прижалась к моей груди, обняла меня и заплакала. А я не знала, что мне делать дальше - с этим бессмысленным признанием, на которое я никогда не смогу ответить. Почему я? Что во мне такого, что ты так ценишь, девочка? Что же ты напридумывала себе такое, Котенок, что никак не хочешь отказаться от иллюзий. Я поглубже заглянула в черные, как безупречность, глаза. В них были страх и отчаяние. И еще что