Часть третья. Вне игры и правил.
… Суд над Вавилоном Мне нужно было собраться с мыслями. Найти спокойный уголок, хоть на миг забыть, что я живу в сумасшедшем доме, имя которому - чистилище. Я знала место, где любой стал бы искать ответы на все накопившиеся вопросы… И я - не исключение. Даже если мне не найти ответов, то почему бы просто не пойти туда? Попробовать посмотреть в глаза тому, кто втравил меня в эту историю без начала и конца? Того, кто подарил мне Зону Отчаяния и краткие мгновения счастья, но так и не ответил ни на один вопрос - почему… Ты есть любовь? Почему же тогда ты так болезненно наказывает за нашу любовь, та дорого заставляет платить? Смертью, разочарованием, потерями? Я не разочаровалась в тебе, напротив, с каждым днем я верю в твое существование все больше и больше… Куда теперь до меня оголтелым еретикам, сжигавшим свои страхи на кострах… Я пошла дальше, я переступила все твои запреты - только чтобы хоть на секунду быть слышанной тобой. Разве может любовь приносить столько боли? Разве могла любовь придумать смерть, уносящую тех, кто нам дорог, так легко? Да, ты никого не заставляешь насильно любить тебя, но какие права ты даешь отступникам? Что ты готов предложить отказавшемуся от тебя? Вечное изгнание? Вечную боль и сожаление о несостоявшемся? Кто ты такой, чтобы судить наши поступки? Почему ты зовешь злом все, что вне тебя? Почему? Разве зло - попытаться взлететь, когда земля так тянет вниз? Разве несущий свет был злом, когда ты отказал ему вправе быть не таким, как все? Отче наш, сотворивший нас такими, почему ты отказываешься принять и простить ошибки своих творений? В церкви было тихо, пустынно. Пахло старостью, а не ожидаемым мной ладаном. По тонкому слою пыли, устилающему пол, словно ковер, тянулось иконам несколько осторожных цепочек следов. Я наклонилась ниже, чтобы вглядеться в узоры - похоже, за последний месяц в церковь заходила всего пара таких идиотов как я… Да и кому нужны старые догматы, если появилось собственная возможность творить чудеса? Иконы тоже были пыльными. Я подошла к одной, провела по запыленным ликам ладонью - она покрылась серым налетом, легким, словно пепел сгоревших надежд… На меня грустными и напуганными глазами уставилась Мадонна, тонкой рукой зарывающая от меня своего сына. Не бойся, девочка… Сколько же тебе было, когда ты стала матерью, невинное дитя? Пятнадцать? Семнадцать? Жаль, уже не у кого спросить, а он, как всегда, не ответит. Младенец на твоих такой серьезный, что становится страшно. Скажи, Маша, он умел в детстве улыбаться? Он радовал тебя играми и рукотворными замами из песка? Или всегда нес истины, так и не понятые и не принятые нами? Я задумалась, потом решила, что богохульство вряд ли перевесит все мои уже накопившиеся серьезные грехи и грешки, потому прошла в алтарь и сорвала одну из бесчисленных драпировок. Поднявшаяся пыль заставила меня зачихать, и несколько минут я просто стояла, ожидая, пока поднятая мной буря в пустыне уляжется. Потом поудобнее свернула добытую тряпку в руке и пошла вдоль ряда икон, стирая с них пыль и вглядываясь в изображенные лики… Битва ангелов и демонов. Начало сотворения мира. Черное и белое. Шахматная доска, где так много фигурок, но сидит всего один игрок… Разве исход может быть иным, когда белые начинают и…? Люцифер, шахматный король, сброшенный с доски легким, но таким выверенным жестом… Адам и Ева, бедные разменные пешки. Самая известная шахматная партия с ходами, предсказанными за миллион лет до ее начала. Ной и его ковчег. Как ты уместил всех и вся на своем кораблике, а, Ной? Не иначе он отрыл тебе некий путь в новое измерение… Он поступил с тобой еще более жестоко, чем с Лотом и его женой, уходящими из пылающего дома, бедный старик! Он обрек тебя на вечное одиночество и неблагодарность, а у тебя не было даже сил противиться, ибо ты верил в его справедливость. Кто сказал, что Бог справедлив? Он просто всеобъемлющ, а все - это и горечь, и несправедливость, и одиночество тоже… Не так ли? Моисей на горе Синай. Седовласый король, ведущий за собой толпы. Интересно, если бы в камышах тебя нашла не дочь фараона, а нищая крестьянка, были бы у тебя силы и политическая поддержка, чтобы совершить великий исход? Кого ты любил и во что верил, великий вождь, так и не сумевший - до сих пор не сумевший вывести свой народ из пустыни, с вечного поля боя, где стрелы и камни давно сменились смертоносным огнем? Я подошла ближе к иконе, пытаясь разобрать почти неразличимые значки на маленьких и кажущихся такими хрупкими скрижалях. Твой почерк четок, как установки принтера, дорогой Господь, вот только к чему нам эти истины в мире, где все шиворот навыворот? Я прочитала заповеди вслух, одну за другой, все десять… Но их текст стал таким бессмысленным и уже не нес надежды заблудившимся. Самая первая заповедь - веруй в Господа твоего - в этом мире неуместна. Как можно верить тому, то отшлепал тебя, словно маленького ребенка и наказал за все предыдущие ошибки? Кто играет с тобой, словно кот с полу придушенной мышью, зная, что тебе никуда не сбежать? И имя его всуе мы поминаем через слово, ибо хочется верить, что в отличие от земли хоть здесь-то он нас слышит, и внемлет нашим непроизнесенным словам… Но разве мы верим ему? Господи, почему? Нет ответа… Тишина, тишина, тишина… Вечная тишина, награда каждому, кто верит. Бедная Жанна, ее шизофрения уверяла, что ты говоришь с ней. А какова была расплата, самый справедливый? Что ты дал ей взамен безграничной любви и преданности? Костер инквизиции - твоей самой верной секретарши, убирающей залежавшиеся архивы и ставшие ненужными документы? Разве я не говорила, даже мне, безоговорочно доверчивой, иногда нужны идеалы, на которые можно положиться, маяки, на которые можно плыть, избегая рифов? Религия? Ложный огонь среди скал… Третью скрижаль пересекала тоненькая трещина.. Букв почти не было видно, но я и так знала, что там написано… Не сотвори себе кумира? А кто был он, страдавший за нас всех мальчишка, поднятый толпой на недосягаемые звездные вершины, как не рукотворно сотворенный кумир? Моисей смотрел на меня с укоризной, словно говоря, что я не права, я не умею быть благодарной тому, что у меня есть… Дальше, дальше - слепыми пальцами по слепым надписям… Помни день субботний? Какой смысл в субботнем дне, если мы изначально живем вне времени и вне пространства? Чти отца своего и мать свою… Отец и мать? В нашем мире это понятие не имеет смысла, как не имеет смысла бесконечный ряд цифр, ведущий к декадильону, и дальше, дальше… Раз, два, три… Десять. Не прелюбодействуй? Не укради? Не обмани? Да мы только и делаем, что обманываем самих себя, крадем кусочки счастья у нашего творца и прелюбодействуем, прелюбодействуем… Изменяем сами себе и своим идеалам, своей любви, своему завтра. Не пожелай добра ближнего своего? Что за вздор эта заповедь, любое человеческое желание - желание того, что есть у кого-то другого, а мы с нашими мирскими желаниями ничем не отличаемся от тех, кто еще жив. Не убий? Я рассмеялась. Громко, отчаянно. Убийство мертвого, который не может умереть - считать ли его грехом согласно твоим заповедям, а, Господи? И пошла дальше, оставив Моисея недоумевать над моим смехом. К нему, единственному законному сыну своего отца, так на него похожему. К Иисусу. Под пылью я сначала увидела глаза. Синие или зеленые - в полумраке церкви этого не разобрать… Лицо было знакомым - я уже видела его когда-то, в прошлой жизни, в воспоминаниях Иуды - и усталым. Нам нужны новые правила. Новые законы. Новые десять откровений Моисея. Новейший завет, в котором не будет места для страданий во имя непонятно чего. Не полюби. Ибо любовь предполагает, что ты и завтра будешь рядом с кем-то, что кто-то нужен тебе больше, чем право на спасение… Не верь в будущее. Ибо у нас будущего нет. У нас нет вчера и завтра, только одно бесконечное сейчас. Не приноси себя в жертву, ибо жертва твоя все равно не будет принята… Не желай счастья… Счастливому не захочется расти и выбираться за пределы детского манежика, куда нас усадил заботливый папочка. Такой же мой, как и твой… Только вот тебя он признал, а всех остальных почему-то нет. Мы не умеем быть похожими на тебя, у нас нет сил стать совершенными и отказаться от таких маленьких, таких привычных слабостей. - Я знал, что найду тебя здесь… Куда еще могла побежать разуверившаяся в Господе Боге идиотка, как не в прибежище всех мыслимых и немыслимых иллюзий мира? Но я принес тебе добрую весть, разуверившаяся… Ижен стоял в дверном проеме, и солнце рассыпалось за его спиной двумя сияющими крыльями. Зрелище было красивое и впечатляющее. Вот только ехидный голос не походил на иерихонские трубы… - Ты - глас божий? Не смеши меня… Не дорос, по-моему, до столь высоких чинов. - Не глас божий, ты права, роль серафима мне никто не предлагал, но с ролью ангела вполне справлюсь… Ижен шагнул в зал церкви, и иллюзия сияющих крыльев за спиной исчезла. - Ты - ангел? Знаешь, роль демона подошла бы тебе куда больше… А, впрочем, мелковат ты для взрослого демона… - Ну, Ириш, смотря что понимать под словом ангел и демон… Всего лишь две стороны одного и того же явления. И потом, смысл слова «ангел» ты даже с твоим куцым образованием должна знать… Я, безусловно, не чистейшее божественное творение, но принести тебе благую весть вполне могу. Своеобразную записочку от того, кто никогда с тобой не разговаривает, как ты тут жаловалась… Я посмотрела на Ижена внимательней. Вариантов было три - он меня очень хорошо изучил, настолько, что читает мои мысли, он все-таки действительно ангел и говорит напрямую с ним и он издевается. Последнее - наиболее вероятное, так что примем за рабочую гипотезу. - И что за весть, чтобы нарушить уединение моей скромной молитвы? - Молилась она, как же… Еще скажи - исповедовалась! Все-таки издевается. - Ижен, давай ближе к делу, а? Если ты что-то хотел мне сказать, то говори… - Да собственность новость моя стара, как почивший в бозе Иоанн Богослов, Ириш… Наш мир ждет Апокалипсис. Новостью будет то, что папочка уже определился со сроками. - Откуда ты можешь знать это наверняка, Ижен? Ну откуда? Он безучастно кивнул на одну из икон. Я присмотрелась, не поверила своим глазам, подошла ближе… Икона была старой, ее покрыла сеть трещинок-морщино, кажется, они называются патиной… Но и морщинки не могли изменить лиц до неузнаваемости - я вглядывалась в карие глаза ангелов Божьих, такие же насмешливые, как глаза Ижна…Они разили бесов с карими глазами, такими же насмешливыми, как глаза Иуды…тысячи одинаковых лиц, безучастных ко всему. - Ну вот видишь, а ты не верила, что я ангел… Или что я демон, что практически равнозначно, милая. Но вернемся к нашему миру. У тебя есть шанс его спасти, предлагаю этим заняться… У тебя осталось еще несколько дней, девочка, постарайся принять правильное решение… Мертвым не встать из своих могил, что бы не привиделось Иоанну Богослову в его наркотическом бреде… Мы тут посовещались и решили, что проект Чистилища себя не окупает. А искупить грехи человечества может лишь тот, кто жив и безгрешен. Или ты хочешь дождаться гибели тех, кого любишь? Ижен подошел к одному из витражных окон, изо всех сил ударил по нему валявшимся тут же кадилом. Осколки полетели веером во все стороны. Ангел или демон подобрал один из них и провел по ладони… На пол густо закапала кровь. - На все тайны есть свой ответ, Ириш… Живые да будут спасены… Я не стала слушать его дальше. Хватит! Даже если ты и предвещаешь моему миру гибель, Господи, зачем мне об этом знать? Есть только один человек, которого я хочу спасти. Только один, кто имеет право жить, но покуда мертв. Я могу подарить ему жизнь, правда, Господи? Последний дар Иуды можно разделить и на двоих… Я кинулась вон из церкви, задыхаясь, боясь опоздать. - Ирина… Что случилось, Ирина? Я, наверное, выглядела очень живописно - вспотевшая, растрепанная, с красными щеками и прикушенными губами. Я ничего не ответила, только покрепче прижалась к нему, обняла… Мы стояли так долго, может, несколько минут, пока я не вспомнила, что мы крадем время сами у себя. - Мы должны поговорить, Ларс, серьезно. Я солгала тебе. Я все-таки нашла выход… - Ты уверена? Тебе не кажется… - Я уверена. Пойдем… Я вошла в комнату, открыла комод и достало надушенное яблоко. Оно по-прежнему было свежим, даже не заветрилось там, где остались четкие отпечатки моих зубов, маленькие, узорчатые. - Видишь? Оно с дерева познания Добра и зла, высаженного Богом в Эдеме… Но оно никакого познания не дает, милый, кроме того, что мы и так знаем, но в чем до боли боимся признаться самим себе… - То? Самое? - Нет, конечно, - повторила я с интонациями Иуды. - Но по свойствам примерно то же самое… - Ты не сказала… Почему ты мне ничего не сказала раньше, Ирина? - Потому что я никогда не хотела для нас судьбы Адама и Евы, Ларс… Я хотела для нас судьбы Господа Бога… - А мы равны ему, малыш… ты же и сама это знаешь… И мы все-таки будем счастливы. Теперь и навсегда. Ларс осторожно взял из моей руки яблоко и откусил. Глаза у него были удивленные и бездонные. А я поняла, почему Господь накал Еву куда более жестоко, чем Адама.
… Брак Агнца Я знала это место. Знала очень хорошо - еще до того, как трогательно, по-детски дрожащие руки Ларса развязали шарф на моих глазах, заставлявший меня, не видящую дороги, больше доверять своим ушам и азартно подрагивающим ноздрям. Зона Отчаяния. Меткое, как всегда, прозвище Ижена. Самая окраина нашего небольшого мирка. Кирпичная стена с жестокой, но от того не менее правдивой фразой - «Рок-н-ролл мертв». БГ в этом мире нет, и оттого ее продолжение кажется уже нелепой шуткой, оксюмороном. Насмешкой над низким тяжелым небом. Автор графитти не зря опустил его - мы все мертвы, все разделили злополучную судьбу рок-н-ролла и последних детей цветов, погрузившись в бесконечную Страну Чудес. Таков итог и такова истина. Да, именно отсюда я начинала свой путь в Город. Заблудившийся автобус, пятьсот метров до центрального проспекта и десять тысяч лет назад. Что ж, в очередной раз убедимся, что все и всегда в этом мире возвращается на круги своя. Я усмехнулась. В Зоне Отчаяния пахло болотом и опавшими листьями. Питером. Ларс повесил злополучный шарф мне на шею и крепче сжал руку. Его пальцы были холодными, почти ледяными - так в первые дни в Чистилище мучил холод меня, закрадываясь из самых закоулков сознания под кожу. - Я тоже хочу сделать тебе подарок, Ирр… - неуверенно. Потом и вовсе замолчал. В его глазах плескалось не то веселое отчаяние, не то озорная тоска. Отчаяние и тоска Бога, в которого вдруг перестали верить, и он собирается уничтожить пару очередных Содомов и Гоморр, и смотрит, как любимые тех, кто безгрешен, обращаются на пороге прошлой жизни в соляные столпы. Богу легче, он не умеет любить так, как люди - когда на самой высокой точке энцефалограммы сердце вдруг замедляет свой бешеный танец и стоит, стоит, стоит, пропуская удары… Я легко сжала его пальцы в ответ. Верь мне, милый, я Риму любой твой подарок с благодарностью. Даже преподнесенное в целлофановой упаковке предательство. Тоску в его глазах сменило что-то иное. Ломаная линия, детский страх - когда просыпаешься среди ночи о кошмара, и никак не можешь поверить, что ты в полной безопасности своей квартиры, и нет сил тнуть сквозь стиснутые губы воздух… - Ларс, милый, что-то случилось? Его пальцы совсем холодные, а в глазах уже не страх - неконтролируемый ужас. - Смотри… Реплика доходит до моего сознания с опозданием, я уже сама развернулась туда, куда смотрел он - я уже видела, И Зона Отчаяния, не зря носящая свое имя, отражалась в моих глазах тем же суеверным ужасом… Дальний конец огромного грязно-серого поля - километра три от нас, не больше, заливала обреченно-зеленая волна. Казалось, что на лист оберточной бумаги кто-то выплеснул ведро с краской… И еще - звук. Куда страшнее самой волны, заставивший меня заскрипеть зубами и сглотнуть невыносимо горькую слюну. Хруст. Стрекот тысячи кофемолок, превращающих в прах тоненькие птичьи кости. Сотни листьев, едва шурша, корчатся в огненной агонии. Кто-то идет по снегу, не оставляя следов. И запах. Соль, грецкие орехи, гнилые яблоки. Миндаль, корица и мускус. И что-то еще, с чем я никак не могу определиться - что-то знакомое, забивающее ноздри ватой, давящее на виски и глазные яблоки. - О Господи! - на грани слышимости прошептала я. Кто-то как эхо повторил эти слова за мной. Кто-то молился. Кто-то матерился. А высокий, нежно-хрустальный голос нараспев, перекрывая и мат, и молитвы, читал стихи. Я узнала этот голос. Кэт. Мы с Ларсом обернулись почти одновременно. За нашей спиной, на самом краю зоны отчаяния, у кирпичной стены стояли сотни людей. Все те, кого я знала, и другие, виденные мною впервые. Сотни лиц - измученные, полные страха и надежды. Возле самой кирпичной стены стоял Ижен. Старательно дописывал пронзительно-белым мелом продолжение фразы «Рок-н-ролл» мертв. Дошел до слова «Нет», поставил восклицательный знак и улыбнулся… - Ну вот и обещанный Апокалипсис… Устроим вечеринку, Ирочка? - Ижен, ты ненормальный… - Но оцени, какую побрал нам компанию. Умирать - так с музыкой. Он громко, фальшиво затянул «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет… еще нет», но быстро умолк под тяжелыми взглядами стоявших рядом. Кэт тоже замолчала, смотрела на нас вопросительно. Глаза у нее, вопреки всему, были веселые. Зеленая волна все так же неумолимо катилась на нас, съедая расстояние, как куски торта. Я уже поняла, на что так похож напугавший меня звук. Пропущенный сквозь усилитель стрекот кузнечиков. Я уже видела, что неумолимо подбирается к нам с дальнего конца поля. Стая саранчи. Ларс обнял меня, развернул лицом к себе и поцеловал. Потом поймал мой взгляд, наполненный первозданным ужасом. - Ирр, девочка, послушай… Послушай, родная, я хотел сделать тебе подарок, настоящий подарок… Слова не слушались его Наскакивали друг на друга, путались, сцеплялись окончаниями, как сошедший с рельс поезд. - У нас есть еще минут десять, пока ОНО сюда не доберется…Пока ЭТО не пришло - слушай же… Я не могу отвезти тебя на Мальдивы или в Антиб - куда ты хотела? - я там не был никогда, но знаю, что это красиво… Но уже и не важно… - он споткнулся, потом продолжил еще быстрее, так, что я едва понимала, о чем он говорит. - Сейчас, понимаешь, я сделаю это… Все-таки сделаю, но не только для тебя… Это единственный шанс нам всем выжить - слышишь? - Я знаю. Делай, Ларс… Давай! - Я должен еще успеть сказать тебе. Обязательно. Я… Он так и не закончил фразу. Резко отвернулся от меня и уперся взглядом в стаю саранчи, словно пытаясь остановить набегающую волну. Я тоже пыталась, но моей фантазии не хватало, чтобы вообразить такую стену, что не переползли бы эти дикие полчища, сметающие все на своем пути - даже пространство и время. А до грязно-зеленой границы оставалось всего несколько сот метров… Первые зеленые твари, отряды разведчиков, уже добрались сюда - один из них опустился на рукав моего свитера. Вместо ожидаемой вытянутой мордочки на меня смотрело грустное девичье личико, обрамленное золотистыми кудряшками… Слегка прикушенные полноватые губки и насмешливые искорки в глазах. Эх, Алиса, не так бы нам встретиться! Я брезгливо тряхнула рукой и растоптала отлетевшую прямо под ботинок тварь. Тельце смялось с едва различимым хрустом и жалобным, так похожим на плачь ребенка звуком… Такой стон раздавался сейчас почти по всей Зоне Отчаяния… Я повернулась к тем, кто стоял у стены. Сейчас мне отчаянно хотелось увидеть их лица - человеческие, измученные, напуганные, но живые. Такие живые!!! Топтали тварей далеко не все. Я отчаянно искала в толпе Ижена, но не видела его - зато видела Кэт. Кузнечик сидел у нее на ладони, и она медленно поднесла его ближе к лицу, словно пытаясь разглядеть… Потом брезгливо, как и я, тряхнула рукой… Интересно, чье лицо увидела она? А вот золотоволосая Ася-Джульетта потянулась к существу, замершему на подолее ее платья… Подняла на ладони к лицу и медленно поцеловала. И закричала - словно от болезненно невыносимого наслаждения. Через несколько секунд ее тело, маленькое произведение искусства, залила зеленая волна тварей, и минуту спустя Аси уже не было… Длинноволосая женщина - кажется, я видела ее пару раз в кафе - что-то страстно шептала своему кузнечику… Мальчишка лет семнадцати баюкал своего. В зеленой волне исчезал высокий смуглый юноша. На красной футболке, белой блузке, зеленом платье - абстрактный темно-зеленый узор… Всего несколько секунд нежности - и вечная пустота. Сладострастные стоны и нечеловеческие вопли над Зоной Отчаяния. Странно, но мне тоже захотелось этой боли с привкусом миндаля. - Нет! Ася, Асенька! - крик Олега, кинувшегося к исчезающей в куче саранчи жнее, вывел меня из пьянящего отупения. Слова вернули страх. Боль и безумие уже захватили власть у этой треклятой Стены Плача. Рок-н-рол мертв, и от нас уже немного осталось, хотя основные силы воинства христова еще и не долетели до нас. Мы вымрем от нашествия саранчи, Повернулась к Ларсу. Чету Ижена, по всей видимости капитулировавшего с поля боя. Пусть сам выбирается, он-то точно не пропадет ни в одной заварушке, а возьмет на себя роль Брюса Вилисса, отталкивающего айсберг от «Титнаика». Я же останусь рядом с тем, кого люблю. С моим нежным и смешным мальчиком, так и не решившимся сказать самые главные слова. Ларс все так же смотрит на горизонт. Набегающие - пока еще постепенно - ручейки саранчи миновали нас, как вода минует скалистый риф, и мы стоим словно посреди зеленой реки. А на горизонте что-то неуловимо меняется - цвет, звук, запах… Никакой гнили. Никакого мускуса. Осталась соль. И еще йод. И свежесть озона. Кофемолки сменились грохотом мельничных жерновов. И внезапно налетевший ветер треплет длинные спутанные волосы Ларса, похожие на флаг нашей победы. Над грязно-зеленой волной саранчи поднимается еще одна - подсвеченная солнцем, золотисто-зеленая цунами, многотонная, очищающая, как первое причастие. Безумная волна - такая же невозможная, как моя надежда на спасение. У Ларса над верхней губой дрожали бисеринки пота. Он тянул, изо всех сил тянул водную стену к нам, стараясь опередить саранчу. Я зажмурилась, уткнулась лицом в его плечо и в первый, кажется, раз в моей жизни, стала всерьез молиться - чтобы он успел, хоть на долю секунды опередил конец света… Спаси и сохрани. Спаси и сохрани не нас. Его. В первую очередь - его. Мне никогда и ни за кого не было так страшно. А волны творимого Ларсом моря поглощали все новые и новые лица - грустное мамы, строгое - моей первой учительницы, бывшего босса, Юрка… Я не видела их, но знала, что они есть в это многомиллиардной толпе насекомых. Поднятая Ларсом цунами остановилась и легла у наших ног, как присмиревший щенок. Мне на лицо брызнуло несколько соленых капель, и я распахнула глаза… Холодные брызги на веках, щеках, и на губах тоже - я торопливо слизнула их, боясь поверить, что мы оба живы. - Ирр, кажется, я спас Город… Правда? Он так похож сейчас на ребенка, построившего на морсом берегу плотину из песка и бегущего хвастаться маме… На маленького потерянного мальчика, которому нужны теплые слова - похож даже больше, чем в день нашего знакомства. Я запустила руки в го спутанные волосы и улыбнулась. - Правда, солнце мое… Ты у меня самый настоящий герой! Люди на берегу азартно топтали последних насекомых - после потопа уцелело всего несколько сотен. Побережье Ларсова моря с рухнувшей теперь стеной, обнажившей ярко-красные сколы кирпичей, напоминало бальный зал в психотропном мозг наркомана. В скорбной тишине, с потерянными лицами, мы отплясывали сальсу и джигу на останках тех, то был нам дорог - ноги поднимались и опускались почти в такт. Соленые капли на моем лице, оказывается, вовсе не морская вода. Я плачу навзрыд. - Ты выйдешь за меня замуж? Неожиданно он это спросил. Не самый подходящий вопрос на краю жизни и смерти. Я кивнула, взяла Ларса за руку, и мы медленно побрели вдоль берега. Остатки стены образовали на побережье заливы и отмели, и мы перепрыгивали через осколки кирпичей как дети… Набегающие волны уносили с собой очередную порцию дих кузнчиков, уже не похожих на тех, кого мы когда-то знали… Трагедия? Нет, мирное море… - Так все-таки, Ирр, да или нет? - Скорее да, чем нет. Я улыбнулась и поцеловала Ларса.