— Своих бы наследников завели, сейчас не приходилось бы думать, как род продолжить. — Старинный металлический штопор в руках Андрея вонзился в сердито заскрипевшую пробку.
— А зачем, братец? — Майя привстала в кресле. — Зачем тебе продолжать свой род? Наши семейные гены наверняка продолжают существовать, материала в свое время собрали достаточно, так что род в каком-то смысле продолжается. — Она механически отхлебнула из сунутого ей бокала с вином. — Мне Пиотровская так и сказала: зачем плодить натуралов в мире искусственного? Что могут сделать несколько человек, которых мир считает монстрами и позволяет делать что угодно, потому что так для всех проще? Натуралы ничего не могли изменить уже тогда, когда их оставалось несколько тысяч, так о чем говорить сейчас.
— Вам, женщинам, надо было поменьше думать и побольше рожать, — с досадой ответил Андрей. — Мир развивается, когда в нем есть натуралы.
— Какое тебе дело до этого мира, братец? — Майя со стуком поставила бокал на столик, расплескав бесценное вино. — Когда-нибудь мы умрем, а мир продолжит свое существование. Ты можешь выпрыгнуть из окна, или твоя лаборатория однажды взорвется, или рухнет аэромобиль, а мир запишет тебя в список жертв вчерашнего дня и заложит в инкубаторы на одну пробирку больше. И всё!
— Мир, между прочим, за твои художества ежегодно присуждает тебе Нобелевскую премию и еще десяток премий поменьше, — напомнил Андрей.
— А кому еще-то?! — пожала плечами Майя. — Больше ведь некому! Все эти куклы интересуются искусством только по обязанности. Школьники ходят на экскурсии в музеи и галереи, как ходили пятьдесят, сто и двести лет назад, потому что это заложено в программу. Они еще и сочинения пишут! Вот послушай — это победитель какого-то их конкурса, в Сети сочинение выложили… Сейчас…
Сестра вполголоса отдала комму несколько команд, и запинающийся детский голос произнес:
— Картины Майи Борис — это вершина современного искусства. В музее нам рассказали, что Майя Борис работает с разными техниками. Она умеет рисовать акварелью, разноцветным маслом и другими старыми красками, а не только на компьютере. На ее картинах нарисованы разные деревья, травы, цветы и воды. Только людей она почему-то не рисует. Хотя люди — это самое главное.
— Между прочим, этот ребенок в чем-то прав, — задумчиво сказал Андрей. — Почему ты не рисуешь людей, Майя?
— Потому что мне нравится писать настоящее. Хотя я не знаю, для кого это делаю. — Слезы покатились по щекам сестры. — А последний месяц я вообще не могу написать ничего хорошего! Обними меня, а, братец?
Андрей отставил опустевший бокал. Сел на подлокотник кресла рядом с сестрой и стал ласково гладить ее шелковистые волосы. Минут на десять в комнате повисло молчание, прерываемое только всхлипами уткнувшейся в грудь брата Майи.
— Знаешь, а полетели завтра в усадьбу Пиотровских? Вместе? — предложил Андрей. — Мне там с детства нравилось, да и ты говорила, что натура красивая. Поживем несколько дней, отдохнем, может, и напишешь что-нибудь.
Откуда-то из подмышки донеслось согласное бурчание.
Зеленые волны колыхали травяное море. Пропитанный солнцем воздух ласкал щеки, луговые ароматы кружили голову. Выпрыгнув из аэромобиля, Майя поглядела в голубую высь, где щебетали птицы, и, радостно засмеявшись, побежала на вершину холма. Раскинула руки, словно сама собиралась взлететь, ловила теплый ветер развевающейся одеждой и распущенными волосами.
Взбежала наверх и упала в траву. Когда Андрей поднялся — лежала на полянке терпко пахнущих желтых цветочков, подперев голову кулаками, и смотрела вдаль, где золотилась река, и голубая дымка на горизонте прятала переход от полей к небу.
— Хорошо-то как, а, братец? — не оборачиваясь, тихо сказала Майя. — И почему мы с тобой сразу не заняли их усадьбу? Я чувствую, что столько смогу здесь написать!
Андрей, понимая, что сестра совсем не ждет трезвых ответов типа «не надо торопиться занимать чужое гнездо после смерти хозяев», промолчал. Просто лег рядом, сминая приятно колкую траву, закрыл глаза и подставил лицо солнцу.
Разбудил его ощутимый тычок и веселый возглас:
— Ну, пошли уже, засоня!
Дом Пиотровских время берегло: сейчас, как и в XIX веке, над зданием цвета слоновой кости раскачивали ветвями дубы.
Ступив на песчаную дорожку, ведущую к дому, Андрей опять не удержался:
— И ведь такой огромный дом — на двоих! Сюда бы детей, да не парочку, а четверо-пятеро, как было бы…